Читать книгу "Странник - Александра Бракен"

Николас водил кинжалом, следя за передвижениями врага. Вместо того чтобы подойти к комоду или прикроватной тумбочке, тот направился к сундуку у изножья кровати.

– Нет! – вскрикнул Николас, прекрасно понимая, что он мог прятать там пистолет или винтовку. – Шаг назад!

– Конечно, – с насмешливой учтивостью кивнул мужчина. – Если тебя не затруднит достать оттуда сверток. В конце концов, я хранил его для тебя.

Николас понимал, что это наживка, но поведение старика его обезоружило. Айронвуд никогда не был более правдивым, чем когда пытался смертельно ранить другого в самое сердце.

Не спуская глаз с Айронвуда, держа кинжал наготове, Николас наклонился, доставая плоский сверток, завернутый в пергамент и перевязанный шпагатом. Он выглядел так, словно проделал длинный путь, преодолев мили или годы.

– Открывай, – сказал Айронвуд, заложив руки за спину.

И с божьей помощью Николас решился, надорвав сверток одной рукой. Прежде чем увидеть ткань – прозрачный гомлек и изумрудную чирку, – он почувствовал запах жасмина и сладкий аромат ее кожи.

А еще запах крови.

Руки онемели. Пульс бешено забился в висках. От такого количества крови ткань стала жесткой. Она отшелушивалась, когда он провел пальцем по нежной вышивке, двигаясь вдоль швов блузки, пока не угодил в рваную дыру на плече, куда пришелся выстрел.

– Страж прислал несколько недель назад, – пояснил Айронвуд. – В качестве доказательства смерти Этты Спенсер. Тело забрал ее отец, но я подумал, тебе захочется оставить на память что-нибудь из ее вещей.

Вот и все, что осталось…

Память сотрется, следы смоются: вот и все, что у него останется от Этты Спенсер.

– Вы сделали это… – выдохнул он, его взгляд ожесточился. – Вы…

– Да, – ответил Айронвуд, его лицо осунулось, словно… словно ему было жаль. Ярость захлестнула Николаса, и он хлестанул кинжалом, схватив мужчину поперек груди. Айронвуд отшатнулся как раз вовремя, – а то Николас бы его выпотрошил, – но из пореза от плеча до бедра засочилась кровь.

Николас почувствовал такие ярость и беспомощность, что готов был расцарапать себе лицо, выпуская кипящие гнев и горе. Но ему не хотелось падать на колени. Не хотелось кричать до хрипоты.

– А все потому, что вам захотелось чего-то еще, когда вы и так имели все! Вам мало разрушений, которые вы учинили: вам нужен инструмент, который уничтожит все на свете, – Николас кипел, прекрасно понимая, что с минуты на минуту придут охранники и убьют его на месте. А еще… Айронвуд не двигался, не язвил и не защищался.

«Убей его – просто прикончи!» – ревел внутренний голос, но Николас не мог сдвинуться с места.

– То, что ты сейчас чувствуешь, – проговорил Айронвуд, – я чувствовал каждый день на протяжении сорока лет.

– Замолчите, – прошипел Николас. – Вам никогда не понять моих чувств. Никогда.

– Не понять? – старательно выговорил Айронвуд, глядя на портрет у его постели. Минерва. Его первая жена. – Я вижу, как сильно тебе хочется пронзить мое сердце кинжалом, и не виню тебя в этом.

– У вас нет сердца, – прорычал Николас. – Если бы было, вы никогда бы не впутали в это Этту. И она бы не…

Он не смог заставить себя закончить.

– Если бы Роуз Линден не предала нас и не спрятала астролябию, если бы ее родители не боролись так сильно, как и все остальные, за контроль над временной шкалой, если бы наши предки не начали использовать астролябию… сколь тщетны эти «если», Николас. Мы можем жить в прошлом, но не прошлым, – проговорил Айронвуд. – Пойми наконец: астролябия создана не для разрушения, но для исцеления. Для исправления ошибок. Для спасения жизней.

Для ее спасения.

Он даже не рассматривал этот вариант. Как получилось, что он не задумался о том, что, подождав год, он может вернуться в ту точку, когда она умерла, и спасти ее, прежде чем люди Айронвуда до нее доберутся? Что он мог найти способ сделать так, чтобы Этту не взяли в плен?

– Вы готовы рискнуть, – начал Николас, – осиротить бесчисленных путешественников, сдвигая временную шкалу ради собственного эгоизма.

– Ради любви, – поправил Айронвуд. – Ради нее.

В его тоне не слышалось ни иронии, ни снисходительности. Николас в недоумении покачал головой, его грудь сотряс темный, хмурый смех. Разве этот человек мог понять смысл этого слова, его масштаб?

Но какая-то его кроткая часть, которую он сам же ненавидел, снова и снова шептала: «Сорок лет. Сорок лет. Сорок лет».

Чувствовать это сорок лет. Эту невыносимую тяжесть, эту клетку из беспомощной ярости и горя.

Потому что какая-то часть Николаса слушала. Какая-то его часть слышала правду в словах старика и тянулась к выходу, который тот предлагал. Он чувствовал, словно снова оказался на смертном одре и лихорадка сковала его разум. В старике было нечто туманное, какая-то необыкновенная сила.

– Ты, верно, считаешь, что я слеп и не вижу собственных ошибок, – проговорил Айронвуд. – Но я сделал мир лучше. После многих лет войны между семьями, я сделал все, что мог, чтобы исправить положение. Я принес стабильность и порядок, усмирил худших путешественников. Однако, пока астролябия в игре, нам никогда не добиться мира.

– Так вот почему вы позволили вашим сыновьям умереть? – язвительно поинтересовался Николас.

Ссутулившись, мужчина поскреб рукой подбородок.

– Мне пришлось принести эту жертву, и я зашел очень далеко, но все же… все же мы вымираем, словно низший вид. Время от времени я задумываюсь, как бы сложилась моя жизнь, не выпади мне эта роль. Думаю, я мог бы стать купцом, моряком. Ты ведь тоже это чувствовал? Как огромен мир, когда не видишь ничего, кроме воды на горизонте?

– Прекратите, – сказал Николас. – Я знаю, куда вы клоните…

– Как только я понял, что у тебя есть такая склонность, что ты прирожденный… Я узнал в тебе себя, – заметил Айронвуд. – Своего отца. Его отца. Все мы выкованы одним огнем. А когда ты так упорно боролся, чтобы не служить нашей семье, я убедился в этом окончательно: истинный Айронвуд не признает ни застоя, ни принуждения. В сравнении с тобой твой брат казался младенцем. Ему никогда не хватало мужества, чтобы управлять семьей: мужества, которое заставляло меня все эти годы искать астролябию. Мужества, которое привело тебя сюда этим вечером.

Николас вздрогнул от слова «брат». За все время, что он знал этого человека, он никогда не использовал этого слова без оговорок.

– Я на вас не похож, – отрезал Николас. Старик поднялся в полный рост, глядя ему в глаза.

– Ты еще не пожил полной жизнью, – возразил Айронвуд. – Не накопил побед и поражений. Вот доживешь до моих седин, оглянешься назад и увидишь незнакомца, и тогда единственным, что у тебя останется, кроме имени, будут убеждения.