Читать книгу "Зеленая лампа - Лидия Либединская"

А редактор он был превосходный. Есть много писателей, которые навсегда с благодарностью запомнили, как Юрий Николаевич работал с ними над их первыми книгами. Так работал он с Александром Фадеевым над его первой повестью «Разлив», и в одной из своих последних статей Фадеев написал, что его первая повесть попала «в добрые руки Либединского».

Так в свое время помог Юрию Крымову, и тот не раз с благодарностью вспоминал об этом в своих письмах. Так помогал он многим писателям – и русским, и пишущим на языках братских народов.

24

Когда она подкралась, эта сердечная болезнь? Ведь врачи твердили одно: «Что-что, а сердце у вас здоровое, можете хоть в летчики идти». Так мы и жили в этой счастливой уверенности.

1955 год. Весной мы уехали в Коктебель. Красные, легко облетающие маки, неповторимые коктебельские закаты и восходы, густое ночное небо, пестрые камешки. Мы совершали далекие прогулки. Юрий Николаевич ходил по горам хорошим легким шагом.

В июле 1955 года закончен, сдан в издательство последний роман трилогии. Мы уезжаем с друзьями – Кавериными, Атаровыми, Маргаритой Алигер – в большое автомобильное путешествие по Прибалтике. Цветущие липы на вымощенных плитами улицах Витебска, белый Святогорский монастырь и маленькая белая луна над могилой Пушкина, тихая Сороть и заветная дорога в Тригорское… Древние храмы Пскова и узкие улочки старой Риги, развалины Калининграда, Вильнюс. Переулки, по которым бродил Мицкевич. Новый, отстроенный после войны Минск.

Сколько новых впечатлений! Юрий Николаевич весел и оживлен, ни одной жалобы на усталость.

И вдруг 20 сентября тяжелый сердечный приступ. Приехал профессор Вовси, долго слушал сердце без стетоскопа, приложив ухо к груди. Разговор на лестнице:

– Вы уложили его за пять минут до инфаркта. Что я могу сказать? Сердце, как старая калоша, может проработать десять лет, а может – три дня. Сделайте так, чтобы, соблюдая осторожность, он не замечал, что болен, и жил так же, как до болезни. Для сердечных больных лечение должно быть незаметно.

Главная проблема – это проблема улыбки. Превратите лечение в игру…

А на другой день звонок Фадеева. Откуда он узнал? Меня всегда поражала эта его способность узнавать о наших бедах. Мы могли не видеться месяцами, но стоило кому-нибудь из нас заболеть или случиться какой-нибудь неприятности, как тут же появлялся Саша или раздавался его звонок. Пока он был жив, меня не покидало ощущение, что где-то существуют его добрые сильные руки, которые в минуту самого тяжкого горя поддержат и помогут. Вот и сейчас…

Когда мы виделись в последний раз? Перед поездкой в Крым? Он шел тогда по шоссе один, в расстегнутом пальто, без шапки, широко шагая и глядя куда-то вдаль. Было в его фигуре что-то упрямое, мальчишеское. Мы резко затормозили машину. Юрий Николаевич выскочил к нему. Они обнялись, и я только слышала, как Юрий Николаевич твердил:

– Я не могу с тобой поцеловаться, у меня грипп, я не могу с тобой поцеловаться…

– Не верю в микробов, – донесся до меня шутливый Сашин голос. Он крепко поцеловал Юрия Николаевича и подошел к машине. – Ты здесь? Я-то думаю, неужели Юра один? А я вот из санатория сбежал… Не говорите никому, что меня видели. Никто не знает…

– Зачем же ты сбежал? – изумилась я. – Ведь тебя там лечили?

– Э, тюряга! – Он махнул рукой. – Чего меня лечить? Я здоров. А вы куда собрались?

– В Крым.

– Прямо отсюда? – Он засмеялся высоким звонким смехом, пригладил обеими руками волосы. – Я с вами! Возьмете? – И опять что-то озорное мелькнуло во всем его облике, он стал похож на высокого мальчишку.

А потом он зашел к нам 17 августа, поздравить Сашку с днем рождения. Они сидели с Юрием Николаевичем на террасе, ели арбузы и разговаривали так, как разговаривают очень близкие люди, перескакивая с одного предмета на другой и понимая друг друга с полуслова. И в разговор о сегодняшних днях, о литературных делах всё время вплетались воспоминания о двадцатых годах, о лете, проведенном в Сокольниках, о молодости, друзьях.

– Почему ты не кончаешь «Последний из удэге»? – спросил его Юрий Николаевич.

Саша нахмурился и сказал с раздражением:

– Да ты что, думаешь, что я скоро умру, что ли? Вот кончу «Черную металлургию» и допишу «Удэге»…

Мы пошли провожать его и долго ходили по темным неосвещенным переделкинским аллейкам, никак не могли расстаться.

…И вот я слышу в трубке его встревоженный и заботливый глуховатый голос:

– Лида, что случилось? Инфаркт?

– Инфаркта нет, но состояние тяжелое.

– Дай мне его к телефону.

– Нельзя.

– Почему нельзя, позови, ведь инфаркта нет!

– Нельзя.

– Может, нужна больница?

– В больницу не отдам.

– В общем-то правильно. На днях заеду. Прочти ему «Литературку», я о нем написал, ему будет приятно…

Заехать Фадееву так и не пришлось, через два дня его самого отправили в больницу.

Осень и зима проходили в непрестанной тревоге, болезнь то отступала, то наваливалась вновь. В декабре, выйдя из больницы, Саша позвонил нам. На этот раз Юрий Николаевич смог подойти к телефону. Саша подробно расспросил о здоровье и вдруг сказал:

– Смотри, не доводи себя до инфаркта. Надо беречься, ведь мы стали старые…

Старые! Они никогда не говорили так о себе, да они и не были никогда стариками, люди этого благородного поколения. Саша Фадеев рассказывал Юрию Николаевичу, что у него был И.С. Макарьев, литературный критик, несправедливо осужденный и вновь вернувшийся после семнадцатилетнего отсутствия. Он рассказывал о мужественном поведении Макарьева в лагере и, как всегда, когда говорил хорошее о людях, радовался, и в голосе его слышались слезы…

25

Новый 1956 год встретили мы, как всегда, дома, в тихом семейном кругу. А потом шумная детская елка, с подарками и стихами, воздушными шарами и бенгальскими огнями.

И еще один праздник – наконец-то после двадцатилетнего перерыва вышли из печати повести Либединского «Неделя» и «Комиссары». Вышли в урезанном виде. Из «Недели» выбросили письмо коммуниста Климова о жестоком расстреле белогвардейцев коммунистами. Многие трагические события в нашей истории были интуитивно предугаданы молодым писателем. В «Комиссарах» сильно приглажена политическая борьба, разгоревшаяся в партии на переходном этапе от военного коммунизма к НЭПу. Сокращения и переделки, сделанные по категорическому настоянию редакции, изрядно омрачали Юрию Николаевичу радость нового издания.

– Может, не должен я идти на эти, мягко говоря, «доработки»? Но человек слаб, мне так хотелось дожить до того времени, когда первые мои книги снова обретут читателя.

И читательские письма стали приходить одно за другим. Писали и те, кто читал эти книги в юности, изучал в школе и теперь радовался их второму рождению, но были письма и от молодых людей, для которых даже в урезанном виде книги эти открывали неведомую им возможность политических дискуссий, идейных разногласий.