Читать книгу "Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альбрехт Кессельринг"

Я также решил, что нам не следует встречать противника на занимаемых нами в тот момент позициях; это означало бы поставить все будущее Итальянского театра военных действий на одну заведомо проигрышную карту. Поэтому, раз в наших оборонительных порядках имелись бреши, наличие которых нельзя было не учитывать, нам оставалось действовать, применяя в том или ином виде «стратегию сдерживания». Я специально употребляю в данном случае слова «в том или ином виде», поскольку только конкретная ситуация могла определить преимущественный характер наших действий – жесткая оборона или постепенное сдерживающее отступление. Если бы группа армий приняла такое решение, то вставал вопрос о том, как пережить зиму, сохранив как можно больше сил и средств. «Нервным центром» всего фронта был участок к югу от Болоньи. Если бы противник атаковал нас или улучшил свои собственные позиции где-нибудь еще, это имело бы лишь локальное значение. Но, поскольку местность восточнее Болоньи была весьма благоприятной, налицо были выгодные условия для наступления с юга, из Апеннин. Серьезное поражение в этой зоне могло оказать губительное воздействие на положение на всем фронте, особенно на левом фланге 10-й армии. Ситуация еще больше осложнялась моим решением обойти Болонью и не допустить ее разрушения в ходе боевых действий.

Как относились ко всему этому Верховное командование вермахта и Гитлер?

Когда Гитлер высказался против операции «Осенний туман» в октябре, меня это не удивило. Собственно говоря, я предвидел, что так и будет, и мое первое предложение на этот счет было пробным шаром, пущенным мной с тем, чтобы заблаговременно проинформировать Верховное командование вермахта о развитии ситуации и возможных последствиях. Приступить к реализации моего плана немедленно означало бы пойти наперекор моему глубокому убеждению, состоявшему в том, что такую сложную операцию следовало тщательно продумать и зафиксировать ее замысел на бумаге с указанием точного временного графика. Поэтому октябрьский отказ не был воспринят мной как знак того, что мое предложение отвергнуто раз и навсегда, и я был уверен, что мне удастся добиться его одобрения в случае, если положение станет критическим. Вопреки мнению моих критиков, я по-прежнему считаю, что шесть месяцев непрерывных боев от Гарильяно до Апеннин были не просто борьбой за каждый метр территории, что мне всегда удавалось убедить Гитлера согласиться с моими предложениями и добиться выхода моих войск из самых сложных ситуаций без больших потерь. По этой причине я был настроен достаточно оптимистично и верил, что в решающий момент мой план будет осуществлен.

В зимние месяцы я не ждал активного вмешательства в наши действия со стороны Верховного командования вермахта, в котором мне очень помогал Йодль; он с одобрением относился к тому, как я действовал в сложившейся ситуации (в данном случае тоже), и имел возможность постепенно, преподнося Гитлеру горькую правду в гомеопатических дозах, подготовить фюрера к неизбежному. Это, впрочем, нисколько не спасало меня от периодических выговоров и замечаний. Однако Гитлер знал, что я сделаю все для выполнения его директив, если мне будет ясно, что они продиктованы необходимостью. Впрочем, он также знал и то, что приказ стоять насмерть не свяжет мне руки, если я приду к иному решению, принятому в соответствии с моей личной оценкой обстановки, произведенной главным образом благодаря изучению ее на месте. Я не раз демонстрировал собственную независимость. Гитлер вынужден был соглашаться с моими соображениями, когда задачи, которые он передо мной ставил, со временем переставали соответствовать силам и средствам, имевшимся в моем распоряжении. Хотя Верховное командование вермахта очень хотело сделать как можно больше для снабжения всем необходимым наших войск на Итальянском театре военных действий, с учетом того, какие огромные ресурсы поглощали главные фронты – Восточный и Западный, командование группы армий С было очень скептически настроено по поводу возможностей ставки реализовать эти свои намерения и стало со своей стороны принимать самые разнообразные меры для решения проблемы. Однако результат этих мер трудно было предсказать.

В течение осени и зимы Верховное командование вермахта отдало приказы о переброске с нашего фронта на другие следующих дивизий:

сентябрь 1944 года – 71-й пехотной дивизии;

октябрь – ноябрь – 44-й пехотной дивизии;

декабрь – 356-й и 710-й пехотных дивизий;

январь – февраль 1945 года – 16-й панцер-гренадерской дивизии СС;

март 1945 года – 715-й (частично механизированной) дивизии и трех парашютно-десантных полков, по численности равных одной дивизии.

Всего получается семь дивизий. Это весьма красноречиво свидетельствовало о том, какова ситуация на других фронтах.

Здесь мне хотелось бы повторить, что я считал ослабление Итальянского фронта после высадки войск альянса во Франции правильным решением и даже предлагал перебросить с нашего на более важные направления больше сил и средств, чем было предписано ставкой. Однако, с моей точки зрения, нельзя было придерживаться старых стратегических планов, не учитывая изменений в распределении наших сил по фронтам и трудностей со снабжением. В последний раз я сказал об этом Гитлеру 10 марта 1945 года.

ЗИМНИЙ ПЕРИОД 1944/45 ГОДА

21 октября я имел весьма подробную и продолжительную беседу с министром Шпеером по поводу мер, способных дать нашим войскам в Италии некое подобие экономической самостоятельности. В тот вечер после долгих и бесполезных ссылок на Верховное командование мы пришли к соглашению.

22 октября я снова встретился с министром Шпеером в штабе 10-й армии и обсудил с ним критическое положение дел на участке фронта этого соединения. Кстати, было весьма интересно услышать от него, что во Франции ему никогда не доводилось видеть столь плотного артиллерийского огня по нашим позициям и столь мощных бомбардировок с воздуха.

23 октября, немного отдохнув ночью, я с пяти часов утра принялся объезжать одну дивизию за другой, начав с правого фланга. Меня везде встречали очень тепло, а я имел возможность дать тот или иной совет, подбодрить личный состав или оказать помощь, выделив подкрепление из резерва. У меня сложилось впечатление, что критический период миновал и что нам удастся удержать северные склоны Апеннин. Весь день, пока я колесил по фронту, меня то и дело беспокоили британские самолеты. Ближе к вечеру, когда я ехал по шоссе, ведущему из Болоньи в Форли, чтобы посетить две последние дивизии, моя машина, обгоняя колонну войск, столкнулась с длинноствольным орудием, неожиданно появившимся на перекрестке. Больше всех в аварии пострадал я, получив серьезное сотрясение мозга и глубокую рану на левом виске.

Вскоре после этого инцидента распространились слухи, что фельдмаршал чувствует себя хорошо, но пушку пришлось пустить на переплавку. Между тем я был окольными путями доставлен в Феррару, где пролежал без сознания до утра следующего дня. Тем временем ко мне были вызваны два специалиста, профессоры Бюркле де ла Камп и Тоеннис. Сделав мне укол, капитан Нисен, мой штабной медик, который сопровождал меня до больницы, строго заметил: «И не вздумайте щупать голову руками. Это приказ!» Видимо, его слова произвели на меня впечатление – я до нее ни разу не дотронулся.