Читать книгу "Боттичелли - Станислав Зарницкий"

Все это масштабное предприятие было назначено на время карнавала, и весь период после Рождества 1496 года был посвящен подготовке к нему. Время было выбрано не случайно: именно карнавал во Флоренции отличался наибольшей распущенностью, прославлением Бахуса и Венеры, обжорством и пьяными оргиями. В ночь на вторник на площади Синьории обычно сооружались огромные костры из ненужной рухляди, вокруг которых всю ночь напролет плясали и пели горожане. Это веселье обычно кончалось пьяными побоищами, в которых многие, в основном молодые люди, получали не только синяки и шишки, но и более серьезные увечья. В предыдущий карнавал противники Савонаролы пытались восстановить эту традицию, но фра Джироламо удалось воспрепятствовать этому. Если уж народ так истосковался по зрелищам, то он получит их, но такие, которые не оскорбляют, а прославляют Бога! Костер будет, однако в нем будут гореть все еще остающиеся в городе предметы роскоши. Танцы тоже будут, но это будут благочестивые хороводы «ангелов в белых одеждах». Будут и песни, прославляющие Господа, и сам Савонарола сочинил для этого соответствующие канцоны.

Симоне теперь целыми днями пропадал в городе вместе с другими «плаксами». У него неожиданно появилась масса дел: именно они должны были убедить горожан в необходимости всенародного покаяния и очищения от грехов. Он возвращался поздно вечером, почти перед самым закрытием городских ворот, нередко в синяках и злой, будто сам дьявол, ибо похоже было, что не все горожане готовы признать греховность своей прежней жизни — а ведь покаяние должно быть именно всеобщим. «Плаксы» обходили все без исключения дома и без лишних объяснений забирали оттуда карты, игральные кости, парики, карнавальные костюмы, косметику, шахматы, мячи, музыкальные инструменты, маски, щипцы для завивки волос, броши, зеркала, картины, скульптуры, книги и все остальное, что, на их взгляд, можно было отнести к «предметам тщеславия». Все это под пение молитв они стаскивали на площадь Синьории и сваливали там в кучу.

Только теперь Сандро понял, куда так таинственно исчезли с его полок книги Боккаччо, Пульчи, Петрарки. Слава Богу, они хоть оставили нетронутым Данте! Он понимал, что очень скоро «плаксы» доберутся и до его мастерской. Странно, что они до сих пор не трогали его: ведь Симоне не раз намекал или говорил открыто, что в их среде его по-прежнему считают сторонником Медичи и не слишком ему доверяют. Они, безусловно, следят за ним. Зачем? Он ведь и сам готов ради спасения своей души добровольно отречься от всего, что ему было дорого в прошлом. Может быть, его ошибка в том, что он не говорит об этом вслух, но ведь Господу не нужны слова.

В некоторых домах «ангелов в белых одеждах», когда они требовали выдачи им «предметов тщеславия», встречали кулаками и палками. Пришлось придать им в помощь солдат городской стражи, которые охраняли блюстителей нравов и препровождали их обидчиков в тюрьму. Некоторые же, проникшись страхом перед небесной карой или земным судом, добровольно везли и тащили на площадь Синьории то, что, по их разумению, могло стать помехой для вхождения в рай. И Сандро решился последовать их примеру. Из тайников старого дома он извлек еще хранившиеся там после проведенной им чистки картины и рисунки, а также подаренные его прежними друзьями рукописи, которые теперь, безусловно, могли считаться греховными и которые могли доставить ему неприятности, когда он предстанет перед грозным небесным судьей.

Что было у него в мыслях в эти часы, когда он в последний раз рассматривал все то, что связывало его с прошлой жизнью и теперь станет ничем, золой, прахом? Что двигало им в эти страшные часы — желание освободиться, наконец, от прежних грехов? Страх перед тем, что бдительные стражи морали обнаружат у него доказательства прежних привязанностей? А может быть, то и другое вместе? Возможно, Сандро убеждал себя, что эта его жертва действительно спасет родной город от бед, как некогда он убеждал себя в том же, отправляясь в Рим расписывать Сикстину. Может быть, он действительно думал, что все то, что сейчас лежало перед ним бесформенной грудой, было всего-навсего дьявольским искушением, которому он не мог противостоять. Как бы то ни было, решительный шаг был сделан — осталось погрузить все это на тележку и отвезти на площадь Синьории.

Он был не одинок: из всех улиц и переулков, выходящих на площадь, выливались людские ручейки — горожане везли, волокли, несли все то, что, по их разумению, тешило дьявола и мешало им войти в Царство Небесное. Все это сбрасывалось на площади, и «плаксы» бдительно охраняли собранное от возможных покушений пока еще не раскаявшихся сограждан. Сандро, освободившись от груза, обошел всю площадь и увидел несколько своих картин, в том числе и одну Мадонну — видимо, город уже перестал нуждаться в ее высоком заступничестве. Остальные были из тех картин, которые он и его ученики написали во времена Великолепного, когда богатые семейства охватило поветрие украшать свои дома изображениями языческих богов и богинь. Эти картины теперь были обречены, спасти их никто не мог. Но все-таки не их искал он, до боли, до слез напрягая свои глаза. Интересно, добрались ли «плаксы» до виллы Пьерфранческо? Или же тот надежно припрятал те две его картины, которые все время не уходят у него из памяти? Странное все-таки существо человек! Вот и он, совершивший когда-то непростительный грех, шарит сейчас по этим грудам предметов роскоши и боится увидеть, что «Весна» и «Венера» лежат где-то здесь и по ним ступают грязные башмаки толпы.

Вернувшись домой, он нашел свою мастерскую совершенно опустошенной: в его отсутствие Симоне и его друзья, видимо, решили избавить его от неприятных трудов и основательно поработали. Они выгребли все подчистую, не особенно стараясь разобраться, что греховно, а что нет. Симоне так старался спасти своего брата! Утащили даже кисти, сочтя их орудием дьявола. Не решились тронуть только его рисунки к «Комедии» Данте — здесь сыграло роль то, что в глазах Симоне эта поэма было чем-то боговдохновенным, вроде Библии. Вот и все, что осталось от его многолетних трудов. Поздно уже начинать сначала, да и что ему теперь нужно? Теперь он действительно освободился от всех грехов. Остались только те две картины — может быть, послать за ними Симоне или сходить самому? Но они ведь теперь не его собственность. Лоренцо возьмет весь грех на себя. Он не хотел их писать — его уговорили, почти что заставили. Они не его, он отрекся от них!

Симоне возвратился домой поздно ночью. Видимо, он опасался, что брат не похвалит его за содеянное, и давал ему возможность остыть. Но Сандро воздержался от каких-либо упреков — да и в чем он мог его упрекать, если собственными руками уничтожил свои творения? Брат был возбужден; видя, что Сандро не собирается корить его, он выплеснул свое возмущение: подумать только — находятся люди, которые готовы пожертвовать всем, чтобы спасти ту нечисть, что собрана на площади. Оказывается, один венецианский купец предлагал Синьории двадцать тысяч дукатов за то, что было собрано ими с таким тщанием и трудом и подлежало очистительному сожжению, — не иначе надеялся перепродать все это за гораздо большую сумму. Были и другие, подобные этому дельцу, что сулили большие деньги, не заботясь о своей душе. Даже среди флорентийцев находились такие. Но Синьория проявила мудрость, она твердо заявила всем этим корыстолюбцам, что не допустит, чтобы эта нечисть расползалась по свету. Просьбы были отклонены со всей решимостью.