Читать книгу "Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки - Владимир Каржавин"

— Ладно, с тобой всё ясно. Так кто вас нанял и когда?

— Вчера мы всей бригадой ремонтировали дорогу. К нашему старшему — бригадиру подошёл незнакомый человек. Они посовещались, и бригадир направил нас сегодня сюда разбирать эту рухлядь.

Ершов порылся в планшете, достал фото Несмачного:

— Этот?

— Гм… похоже, он. Только он сейчас с усами.

— И куда же он делся?

— Они уехали на машине… старенький чёрный… опель, кажется. У него ещё крыло помятое.

— Кто был в машине?

— Он, шофёр и ещё один человек.

— Высокий, светловолосый, лет пятидесяти, в чёрном пальто?

— Да.

— Его насильно увезли?

— Нет. Этот, который с усами, даже вежливо распахнул перед ним дверцу.

Ершов и Кульчицкий переглянулись.

— Что-то ещё помнишь? — спросил Кульчицкий.

— Всё, вроде бы… хотя… Да! Усатый сказал тому высокому: это недалеко, километров пять.

— И они поехали через мост?

— Именно так, при выезде из ворот свернули налево.

Ершов мог бы и не задавать последний вопрос. Если бы опель свернул направо, он через три квартала обязательно наскочил бы на его людей.

Офицеры поблагодарили Аркадия, Кульчицкий даже черкнул на листке из блокнота номер телефона.

— Партизанил, говоришь?

— Партизанил…

— Тогда позвони завтра, найдём тебе работу поинтересней.

Оставалась «самая малость» — определить место сходки. Ершов заметно повеселел, услышав, что высокий светловолосый — он же Балезин — цел и невредим. Но при этом всё же потряс кулаком в воздухе:

— Ну Лёха, ну авантюрист! И куда тебя занесло… Засадить бы на несколько суток под арест!

— Тем не менее, он оказался прав, — сказал Кульчицкий.

— Ладно, ладно, учить меня вздумали, — огрызнулся Ершов и сразу перевёл разговор: — Ты, Ярослав, лучше соображай, что может быть такого интересного в районе пяти километров?

Подполковник на минуту задумался и пожал плечами:

— Да ничего особенного, разве что заброшенная ферма Казимирского.

— Это кто такой?

— Молочными продуктами снабжал город при немцах. По отцу поляк, по матери немец. Фольксдойче, как они таких называют. Поэтому немцы его в обиду не дали. С ними он и драпанул. — Ясно, — подытожил Ершов.

В это время где-то в глубине леса глухо прозвучал выстрел, затем ещё. Ершов с Кульчицким разом смолкли и насторожились.

— Похоже, стреляют в районе той самой фермы, — заключил подполковник.

Ершов отреагировал мгновенно:

— Едем! Быстро!

Дорога была сухая, и две эмки быстро подъехали к своротке на ферму. Ершов распорядился:

— Подполковник Кульчицкий, остаёшься встречать грузовики. Они поотстали и могут проехать, не заметив поворота. Все остальные за мной!

В это время уже совсем близко застучал пулемёт.

* * *

Балезин неторопливо обернулся. По голосу он догадывался, кого сейчас увидит. И не ошибся.

— Дядь, дай закурить, — повторил Малыш, поигрывая пистолетом.

Он заметно пополнел, рожа округлилась, из-под распахнутого тулупа проглядывало брюшко. А в остальном всё, как много лет назад на Хитровке: наглый, исподлобья взгляд, шрам на левой щеке и редкие, отвратительного вида зубы. Вместе с ним в комнату вошли ещё двое.

— Может, тебе и чаю? — Малыш расплылся в ехидной улыбке. — Что, не подфартило? Я тебя сразу приметил, хоть и давно не виделись.

Для Алексея Балезина ситуация была — хуже некуда. И дело не в том, что она представлялась смертельно опасной, ведь этой твари по прозвищу Малыш ничего не стоило выстрелить и убить. Дело заключалось в другом. За время работы в разведке Балезин научился принимать решения в считанные секунды. А сейчас секунды шли, превращались в минуты, а решения не было. До конца выглядеть Росицким, театрально разыграв возмущение? Но с Малышом во второй раз это не пройдёт, Хитровка Малыша многому научила. Отстреливаться? Для этого надо выхватить браунинг. Да и выстрелы привлекут внимание. Стреляющая ручка, доставшаяся от Лоренца? Этот вариант лучше, выстрелы почти не слышны. Но ручку надо ещё достать, свинтить колпачок-предохранитель, а это несколько секунд. Малыш выстрелит раньше. Двое бандеровцев из его сопровождения тоже при оружии. А в ручке всего два выстрела.

— Что молчишь, москаль поганый? — заорал Малыш, видя, что Алексей никак не реагирует на его реплики. — А ну, руки вверх! Обыщите его, хлопцы.

Алексей поднял руки. Один из бандеровцев встал за его спиной, держа пистолет на взводе. Другой обшаривал карманы пальто, пиджака, брюк. Он выложил на стол паспорт, записную книжку, ручку, не подозревая о её назначении, а также браунинг с запасными обоймами и бумажник, в который успел заглянуть.

— Дай-ка мне его ксиву, — попросил Малыш.

Бандеровец, обыскивающий Балезина, был далёк от понимания блатного жаргона, поэтому остановился в замешательстве.

— Паспорт, говорю, дай! — прикрикнул на него Малыш. Полистав документ, он, прищурившись, глянул на Алексея. — Так, значит, некто Росицкий? А на Хитровке, помнится, ты под француза косил. Что так? Разонравилось?

Балезин стоял с поднятыми руками и не отвечал.

В это время в комнату вошёл Красавчик. Увидев Росицкого-Балезина с поднятыми руками, он опешил:

— Ты что, Степан, рехнулся? — рявкнул он на Малыша. Но тот был невозмутим.

— Уймись, Юрко. Це ж москаль. Не знаю, кто он у них сейчас, но в девятнадцатом году работал на уголовку — мусор…

Красавчик, не понимая смысла последних слов, схватил Малыша за ворот тулупа:

— Ты думаешь, что говоришь! Это посланник из Германии, из американской зоны.

Малыш отодвинул в сторону руки Красавчика:

— А ты порви на нём рубаху и глянь ниже левого плеча. Там след от моей пули. Так, москаль? Хитровку, «Чёрный ворон» помнишь?

Алексей по-прежнему молчал. Это надо же: война закончена, он спешил домой — и нарвался… Вот он, случай! Теперь уже против него и, похоже, роковой… Один против трёх — ещё были мизерные шансы; против четырёх — шансов никаких…

Малыш тем временем взял отнятый у Балезина браунинг, повертел в руках:

— Не из этого ли ты Юсуфа в «Чёрном вороне» завалил? Ох, лихое было время:

Заходят мальчики, все в пиджаках,

Нага-наганчики у них в руках, —

прохрипел он, театрально мотая головой. При этом Красавчик презрительно нахмурился. Он не терпел, когда кто-то из его окружения говорил по-русски, а тем более пел.