Читать книгу "Тревожный месяц вересень - Виктор Смирнов"

Я вдруг подумал: «А ведь это Абросимой говорит. Постаревший, сгорбившийся от возраста и тяжелого труда Абросимов, пылкий, наивный составитель зажигательных планов». Или, может, говорил пятнадцатилетний Тарас Глумский?

— Мы им, товарищи, покажем, чем крепка Советская власть! — сказал председатель и поднял в воздух кулак, как гигантская свекла прикрепленный к длинной костлявой руке. — Я сам, видите, оружие взял при своих годах и «белом билете». И ничего. А сейчас, товарищи, салют нашим односельчанам, погибшим от рук фашистов!

Он снял с плеча карабин, и Попеленко с готовностью поднял свой автомат высоко над головой, а я отвел рукоять, и загремело на Гавриловом холме. Вороны поднялись галдящей стаей и понеслись прочь.

Маляс, Крот и несколько кряхтящих старичков принялись, отбросив палки, опускать мокрый гроб. Антонина стояла не шелохнувшись, даже не вздрогнула при выстрелах.

Рядом со мной истошно завопил разбуженный ребенок. Это краснощекая и крепкая, как редиска, Параска Ермаченкова притащилась сюда со своим первенцем Иваном, которого недавно спасла от удушения моя Серафима. Параска уже на второй день после родов возилась в огороде, а теперь вот явилась на кладбище, не усидела. У нее был кос пуговкой, губы по-детски пухлые, ярко-алые, она, неумеха, принялась раскачивать ребенка из стороны в сторону, как будто хотела забросить на вербу.

Физиономия Ивана, красная, морщинистая, похожая на ладошку, мелькнула передо мной. Обычная младенческая физиономия. Но я взглянул на него повнимательнее. Нет, ничего был парень. Громче всех орал на похоронах.

Я обернулся к Антонине. И она почувствовала мой взгляд, подняла глаза. Посмотрела пристально, как будто не узнавая вначале, но вот словно что-то сдвинулось п зрачках, упала шторка, и, хотя выражение лица не изменилось, она смотрела, как смотрят на своего, близкого. Нет, как бы ни разносили нас события, как бы ни было нам тяжело, каждому поодиночке — ведь свою беду в люди не отдашь, — мы оставались связанными, я понял это по ее глазам, и ничто не могло разорвать эту связь, ничто.

Орал Иван, отца не знающий, галдели вороны, рыдали бабки, а мы молча смотрели друг на друга, время вдруг остановилось. Здесь на кладбище, среди крестов и могил, мы осознавали нашу пожизненную связанность, и я вспомнил глухое бормотание Глумского и с яростью, с болью подумал: «Выживу! Ни в чем не отступлю и выживу. Не оставлю ее. Я хочу нянчить наших детей. Ни от чего не хочу отказываться, что положено человеку в жизни».

Глухарчане, возвращаясь с кладбища, растянулись длинной цепочкой. Сейчас эта цепочка приближалась к озимому клину, ярко зеленеющему под дождем. Левее дороги стежка, ведущая к роднику, просекала озимь.

— Решил всех вооружить? — спросил я, нагнувшись к Глумскому. — Думаешь, Маляс нас усилит?

Председатель ответил не сразу. Сначала посмотрел по сторонам. Сказал тихо:

— Есть у меня соображение. Нам ведь надо подловить Горелого в любом случае…

— А каком это «любом»?

— Даже если ты не приведешь из Ожина помощь. С бандитами все равно кончать надо.

— Председатель! — не выдержал я. — Перестань подписывать мне похоронки! Мне эта идея не нравится.

— И мне не нравится, — сказал Глумский спокойно. — Чтобы ты наверняка доскакал куда надо, я тебе Справного даю. Эх, задуй тебя ветер!

— Справного?

Если бы Глумский пообещал вручить мне заправленный бронетранспортер, я бы удивился не больше. Справный! Председатель на него надышаться не мог, не давал никому приблизиться к своему сокровищу. Покупал для него овес по бешеной цене и платил, распродавая в районе своих кур или масло: ведь колхозная касса частенько пустовала.

Справный! Королевский жеребец с горностаевой полосой вдоль храпа! Слава Глухаров и гордость.

Я с изумлением посмотрел на председателя. Смятый картуз сидел на нем залихватски, набекрень.

— Ты не оговорился? — спросил я. — «Ястребков» много, а Справный на всю округу один.

— Я еще не такой старый — заговариваться, — буркнул Глумский. — Что сказал, то сказал. Справный вынесет. Он через любую беду перескочит.

8

Поминки справляли сначала у Кривендихи, но не во дворе, где еще стояли столы и лавки, напоминавшие о вчерашней гулянке, а в хате, которая без хозяйки казалась пустой и огромной. Поминки были короткими. Глумский ввиду неясного положения просил всех поскорее разойтись по домам. Да и с чего было засиживаться? Кусок никому не шел в горло. Помолчали, поели кутьи, поставили чарку под образа в покуте. Теперь можно было быстро перейти к Семеренковым. Чтоб все было честь по чести, чтоб все было соблюдено, чтоб не жаловались погибшие и не являлись в страшных снах… А как им не явиться в снах близким?

У калитки ко мне подошел Валерик, тронул за плечо. Глаза его были заплаканы. За плечо он забросил немецкий автомат, не новый, конечно, но тщательно очищенный от ржавчины, смазанный автомат — подарок Глумского. Глухары при желании могли бы вооружить целую роту.

— Это правда? — спросил Валерик шепотом.

— Что правда?

— Что мне Глумский сказал…

Мы стояли неподалеку от поленницы, той самой… Когда это было? Неужели только вчера? По поленьям, по бересте, по сучкам стекали светлые капли. Лицо у Валерика хранило следы вчерашнего происшествия. Бескозырка прикрывала опухшее ухо. Но это был мой верный союзник и друг.

— Глумский если говорит, то только правду, — сказал я. — А ты о чем все-таки?

— Про Варвару, — прошептал он, оглянувшись.

Я смотрел, как уходит к дому Антонина. Одна. Она шла прямо, как всегда, словно держа на плече воображаемое коромысло. Я знал — на людях она ничем не выдаст своих переживаний. Но что будет с ней, когда она войдет в хату?

— Пристрелить ее мало! — выдохнул Валерик.

К счастью, следом за Антониной помчалась понятливая Серафима. Она клонилась набок, держа в одной руке макитру с коливом, завернутую в черную хустку.

— Один уже хотел пристрелить, — сказал я безжалостно.

— Эх! — Моряк посмотрел на меня с укором. — Ведь я думал, это у нас получается серьезно.

За Серафимой к хате Семеренкова потянулись и остальные глухарчане. Теперь я мог быть спокоен. Антонина не останется одна.

— А Нонна?

— Не Нонна — Виктория! — поправил он меня.

— Хорошо, Виктория. Воевать-то будешь?

— Буду! — крикнул Валерик со злостью. — Только поскорее бы! Мне завтра в обратный путь. Успеем?

— Успеем! Вместе и пойдем в Ожин. По дороге навоюемся.

— Вот и хорошо, — вздохнул он. — Эх… Некультурно вышло! Ты сорганизуй это дело побыстрее, мне на флот опаздывать нельзя… А если мне оверкиль выйдет, сообщи туда… прямо на имя командующего, так и так, чтобы не думали плохого… Эх, маманя, ехал погостить, попал на поминки!.. И еще Варвара эта.