Читать книгу "Ричард Длинные Руки - Гай Юлий Орловский"

– Какие?

– Он смел утверждать, что звезды, которые не что иное, как серебряные гвоздики, которыми укреплена небесная твердь, на самом деле... Он смел...

От негодования он захлебнулся, остановился. Рука его, упершаяся в стену, крупно дрожала. Я молчал, но сердце от волнения едва не выпрыгивало. Отец Теодор наконец совладал с собой, мы кое-как одолели последние ступени. По – моему, мы уже на той высоте, что впору магам, а не церковникам, ибо только маги обожают торчать в самых высоких башнях.

Глава 25

Дорогу преграждала дверь, старая, массивная, из такого темного дерева, что истлеет не раньше, чем через тысячи лет, а все жуки-короеды обломают зубы. Отец Теодор постучал, прислушался, постучал снова. Я почему-то вспомнил свою улицу, жаркий день, запах разогретого асфальта, когда под ногами прогибается темная поверхность с вкрапленными камешками.

Запах асфальта! Я потянул ноздрями. И запах серы. Отец Теодор отпрыгнул, перекрестился, перекрестил дверь и быстро-быстро забормотал по-латыни. В щель из-под двери ясно тянуло горячей серой и расплавленной смолой.

– Там силы ада, – простонал священник. – Что он делает? Что делает?

– Может, – сказал я, – вызвать других священников?

– Не успеем! – вскрикнул он в отчаянии; – А его надо спасать!

Я торопливо снял с пояса молот, отступил на пару шагов. Метать снизу вверх не очень удобно, но сердце мое колотится часто, адреналина в крови полно, и молот вырвался из моей ладони, как скала из мощной катапульты. Теодор отшатнулся, едва не покатился по ступенькам.

Молот с грохотом ударил в середину двери. Страшный треск, лязг, это вылетели металлические скобы, обломки дерева брызнули во все стороны, как стая вспугнутых бабочек. Открылся вид в комнату, где на полках в самом деле стояло штук пять толстых книг. В нос ударил запах серы, горящей смолы и паленой шерсти. В полутьме кельи жуткая тварь, похожая на вынутый из горна кузнеца огромный раскаленный слиток железа, медленно надвигалась на маленького, сморщенного человека в сутане. Тот жалобно вопил, слабо отталкивался. Я увидел бледное лицо, выпученные в смертном страхе глаза. Демон протянул руку, указательный палец с длинным, как нож, острием коснулся груди человека. Вспыхнуло – дымок, запах горелой плоти стал сильнее.

Мой язык прилип к гортани. Отец Теодор, напротив, обогнал меня, вбежал в комнату и, налившись праведным гневом, вскрикнул:

– Изыди!

Демон оглянулся, я отважно сделал шажок назад. В самом деле отважно, ибо панически хотелось с поросячьим визгом унестись сломя голову. Морда широкая, надбровные дуги выдвинуты, как навесы из красного камня, в глазах плещется расплавленный до оранжевого цвета металл, нос расплющен, а пасть вытянута, как у гиббона, клыки не помещаются, торчат из пасти, словно у дикого кабана.

Мне показалось, что демон скажет что-то вроде «не изыду!», но тот лишь взревел. Комната задрожала, со стен посыпалась посуда. Человечек в сутане закричал по-заячьи, закрыл голову обеими руками.

Отец Теодор сорвал с пояса крест, выставил, будто щит. Демон заколебался, отец Теодор отважно, до полного идиотизма попер вперед. Демон сделал шаг назад, я закричал:

– Погоди! Дай я его...

Дрожащие пальцы наконец совладали с молотом. Я метнул, молот жутко тяжел, я проследил взглядом, как он пролетел, едва не угодив священнику в затылок, ударил демона в колено и... рухнул на пол. Демон вообще не заметил удара, который должен был его повергнуть, с дикой злобой смотрел на священника. Пурпурный цвет начал превращаться в багровый, руки и ноги вообще стали серыми, словно остыли раньше, только голова и грудь еще оставались раскаленными.

– Смертные! – прогремел страшный голос, от которого у меня помутилось в черепе. – Ваш час не настал, но, если не уберетесь из-под ног, мой властелин не будет против, если притащу с собой и вас, черви!

Священник вскинул крест выше. Он с усилием сделал еще шаг, но демон не отступил, и они оказались друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Оба с ненавистью смотрели друг на друга.

Я быстро повернулся к отцу Иезекилю.

– Ты раскаиваешься?

– Да-да! – прокричал он, весь в смертном страхе. – Я лгал, прелюбодействовал, учинял ворожбу и сатанинские действа...

– Он раскаивается! – крикнул я демону. – Ты не смеешь взять его душу, какой бы черной она ни была...

Отец Теодор быстро повернул голову ко мне, воскликнул с болью и отчаянием:

– Смеет! И возьмет! Но он не имеет права торопиться! Лишь господь дал нам душу, он ее и вынимает. А уж куда ее потом...

Иезекиль, минуя меня, рухнул перед отцом Теодором на колени. Слезы хлынули двумя мутными ручьями.

– Раскаиваюсь! – закричал он. – Гордыня меня погубила! Гордыня и... женщина! Я делал все, чтобы возвыситься. Я читал богомерзкие книги, я летал на тайные встречи колдунов, творил черные мессы, губил невинных младенцев и наслаждался криками жертв. Господи, я был чудовищем! Накажи меня, но прими мое раскаяние, прими мои слезы...

Он захлебнулся словами. Глаза остекленели, пальцы с треском рванули на груди ткань. Лицо стало синюшного цвета.

Я видел, как из поникшего тела выметнулось нечто вроде отвратительного черного нетопыря с красными, как угольки, глазами. Отец Теодор отшатнулся в омерзении, а демон на лету сграбастал эту летучую мышь громадной пятерней. Черная душа с жутким писком утонула в кулаке. Мохнатая голова с оскаленной пастью торчала сверху, да высунулись лапы внизу.

– Теперь мой! – закричал демон победно.

– Твой, – ответил отец Теодор скорбно. – Теперь твой.

Полыхнул огонь, мы отшатнулись. Демон исчез, в помещении остался запах серы и паленой смолы. Бездыханное тело отца Иезекиля распростерлось под стеной. Лицо оставалось синюшным, но в глазах нет ужаса. Даже некое злорадство, словно в последний момент успел затормозить и не сорвался на предельной скорости в бездонную пропасть, а просто вмазался в придорожный столб.

Отец Теодор повернулся ко мне. В глазах печаль, на кротком лице ни следа праведного гнева. Божья овца в лаптях, ничего больше. Голубок, символ мира.

– Пусть господь будет милосерден к его душе, – произнес он тихо. – Все же он признался в своих грехах, покаялся...

– И что, получил прощение? – спросил я саркастически.

– Нет, но теперь у него есть надежда.

– На что?

Он в недоумении взглянул на меня.

– На прощение в будущем, сын мой. Из каких бездн ты, если не знаешь таких истин? Теперь он не осужден на муки вечные, как нераскаявшиеся. Всего-то пробудет в смертных муках до второго пришествия господа нашего Иисуса...

Он благочестиво перекрестился. Я склонил голову и сделал вид, что шепчу молитву. Это «всего-то» может затянуться. Приход Иисуса и начало Страшного суда намечали сперва на 666 год, потом на 1000-й, на 1666-й, а сейчас вот и 2000-й одолели, какие только катастрофы не ожидали, как только теологи не изощрялись, а ни фига не стряслось, даже обидно, и до Страшного суда еще, как таракану из моей квартиры до Крабовидной туманности.