Читать книгу "Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - Борис Тененбаум"

Но вместе с тем его поразительный ум иногда прозревает то, что ни в каких учебниках не написано. Российское общество начала XIX века вовсе не было идеальным, и даже война 1812 года, породившая волну искреннего патриотизма, некоторым вещам совершенно не помешала. Вот что пишет Е.В. Тарле о состоянии снабжения русской армии, сражавшейся за Россию уже буквально на подступах к Москве:

«…Затруднения обступали Кутузова со всех сторон. Провиантские хищники просто морили голодом армию, воруя уже 100 процентов отпускаемых сумм и сваливая отсутствие сухарей на «отбитие неприятелем».

Провиантское дело было поставлено в русской армии в дни перед Бородином и во время отступления от Бородина к Москве из рук вон плохо. Солдаты питались неизвестно чем, офицеры и генералы, у которых были деньги, бывали сыты, у кого не было денег, голодали, как солдаты.

«…Наш генерал (Милорадович) не имеет сам ни гроша, и часто бывает, что он, после сильных трудов, спрашивает поесть. Но как чаще всего у нас нет ничего, то он ложится и засыпает голодный без упрека и без ропота…»

«…Голод и всякие лишения били русских солдат сильнее, чем наполеоновские пули и картечь. «Причины же умножения в армии больных должно искать в недостатке хорошей пищи и теплой одежды. До сих пор большая часть солдат носит летние панталоны, и у многих шинели сделались столь ветхи, что не могут защищать их от сырой и холодной погоды», – доносил 12/24 сентября главноуправляющий медицинской части в армии Вилье Аракчееву…»

А.П. Ермолов описывает такой случай: отступающая русская армия доходит до места, где ее должны ожидать склады фуража – сена и овса, заранее запасенные для тягловых лошадей артиллерии и для конницы. Однако на месте складов ничего нет – только угли от сожженных сенных сараев. Как это случилось? А очень просто – склады сжег подрядчик, посчитав по своим стратегическим соображениям, что иначе фураж может достаться неприятелю. Ермолов предлагал сжечь самого подрядчика. Ну, насчет «сжечь подрядчика» – это, наверное, все-таки фигура речи. Но повесить его, наверное, Ермолов бы и в самом деле не отказался. Это был чистый случай «…воровства 100 % отпущенных на армейские подряды казенных сумм...», про которые мы уже знаем из исследования Е.В. Тарле. Но нет, на розыск и расправу не было ни времени, ни административных возможностей – и некормленых лошадей погнали дальше.

То есть все вроде бы вещи знакомые: неистовое казнокрадство, и интендантам наплевать на солдат, которых обкрадывают, и никакое вторжение на все это никакого влияния не оказывает…

Однако реакция на подход французов к Москве повсюду, по всей социальной и имущественной шкале, оказалась совершенно единой – полное отторжение. Примерно как в Испании, только в Сарагосе бились чем попало, вплоть до ножей и камней, а в Москве собрались и ушли, бросив все нажитое, от хибарок и до роскошных дворцов…

И начинаешь думать, что Лев Николаевич не так уж неправ, говоря о том, что в беде предпочтительнее руки своей, старой няни, пусть и бестолковой, но родной.

И что, может быть, царь Александр Первый поступил не так уж неправильно, назначив на место честного, храброго, умного, верного России генерала Барклая де Толли другого генерала, который, может быть, был и не так хорош, но зато звался Михаилом Илларионовичем Кутузовым, на исконно русский лад.

VII

14 сентября во вторник в 2 часа дня Наполеон прибыл на Поклонную гору, примерно в трех километрах от тогдашних границ Москвы. Никаких делегаций из города навстречу победителям не вышло. Подождав с полчаса, Наполеон отдал приказ продолжать движение, и войска вошли в город. Странное впечатление пустых улиц и брошенных домов было поразительным. Вот что написал Коленкур в своих мемуарах:

«…В Кремле, точно так же как и в большинстве частных особняков, все находилось на месте: даже часы шли, словно владельцы оставались дома. Город без жителей был объят мрачным молчанием. В течение всего нашего длительного переезда мы не встретили ни одного местного жителя; армия занимала позиции в окрестностях; некоторые корпуса были размещены в казармах. В три часа император сел на лошадь, объехал Кремль, был в Воспитательном доме, посетил два важнейших моста и возвратился в Кремль, где он устроился в парадных покоях императора Александра...»

Пожары начались уже на следующей день, 15 сентября. Толстой, по-видимому, прав – огромный деревянный город, брошенный его жителями, не мог не сгореть. Сильный ветер очень способствовал распространению огня, к 18 сентября Москва пылала почти вся. Наполеону пришлось даже покинуть Кремль, он перебрался в Петровский дворец. Граф де Сегюр в своих мемуарах оставил очень драматическое описание того, что он видел:

«…Мы были окружены целым морем пламени; оно угрожало всем воротам, ведущим из Кремля. Первые попытки выйти из него были неудачны. Наконец найден был под горой выход к Москве-реке. Наполеон вышел через него из Кремля со своей свитой и старой гвардией. Подойдя ближе к пожару, мы не решались войти в эти волны огненного моря. Те, которые успели несколько познакомиться с городом, не узнавали улиц, исчезавших в дыму и развалинах. Однако же надо было решиться на что-нибудь, так как с каждым мгновением пожар усиливался все более и более вокруг нас. Сильный жар жег наши глаза, но мы не могли закрыть их и должны были пристально смотреть вперед…»

Все это вещи, известные еще со школы – нам, например, именно этот отрывок из мемуаров графа де Сегюра зачитывал наш учитель истории. Несколько менее известным является тот факт, что Великой Армии, несмотря на огромный московский пожар, досталось достаточно провианта, чтобы перезимовать в Москве. Припасы нашлись в монастырях и были учтены и зарегистрированы интендантством графа Дарю и поставлены им под должную охрану. Интересно, участвовал ли в этой работе родственник графа, чиновник комиссариата Анри Бейль? Он когда-то служил в драгунах, но потом перешел на более спокойную службу, послужил в Италии и в Германии, проделал весь русский поход и побывал в Москве. В дальнейшем он занялся литературой и псевдонимом себе избрал название городка в Германии, где он тоже когда-то побывал, – Стендаль. Но у императора Наполеона тогда, в конце сентября 1812 года, были заботы поважнее изящной словесности.

Ему надо было решать – что делать дальше?

VIII

B конце сентября 1812 года Наполеон больше всего на свете хотел мира. Попытка написать царю через каких-нибудь посредников неоднократно повторялась, и в одном из писем есть такие строки:

«…Если у Вашего Величества все еще сохраняются хотя бы остатки Ваших прежних чувств ко мне, Вы благосклонно отнесетесь к моему письму…»

Что сказать – это не тот язык, на котором Наполеон привык разговаривать… Но царь не отвечал на «дружеские» письма точно так же, как раньше он не отвечал на угрозы.

Поэтому была сделана новая попытка – 5 октября 1812 года из Москвы выехала официальная делегация с целью начать переговоры о мире с царем и о перемирии – с Кутузовым. Кутузов делегацию принял в высшей степени любезно – вот только бывшего посла в Петербурге, генерала Лористона, к царю не пустил, удержав его в своей ставке. A в Петербург переслал письмо, которое Лористон вез, с настойчивым советом Александру: ни в коем случае не мириться.