Читать книгу "Нянь, или Мужчину вызывали? - Холли Петерсон"

Жена Тома впервые искренне улыбнулась.

— Действительно, Том, давай не будем их задерживать.

В зале было невыносимо шумно, я чувствовала себя униженной после истории с сережками, злилась на стервозную жену Тома и была зла на Филипа за то, что он не контролирует ситуацию. Мне хотелось, чтобы Питер появился, как из ниоткуда, и утащил меня в сторонку, куда-нибудь за трехметровое драгоценное яйцо.

— Черт, Джейми, да кто все эти люди?

— Не знаю, компания Кристины, наверное.

— Ты притащила меня сюда, а сама никого тут не знаешь?

— Знаю, просто они… — На мгновение я занервничала, чувствуя себя обязанной поправить положение.

— Пойдем-ка погуляем, я не собираюсь стоять тут как идиот! — Он схватил меня за руку и потащил вдоль периметра зала, отчаянно ища знакомые лица.

Кристина ущипнула меня за зад, и я подскочила.

— Привет, дорогая! — сказала она. — Ты со спины так сексуально выглядишь, не представляю, как твоему мужу удается не распускать руки.

— С большим трудом, — вставил Филип. — Спасибо, что пригласила нас, Кристина. — Он приобнял меня и притянул к себе. Никто не знал про него и Сюзанну. Никто не знал, что нашему браку приходит конец.

— И Джейми, мне так жаль насчет журнала. Я представить себе не могу, чтобы Джон Генри вырезал с обложки кого-то с моего стола, — продолжила Кристина.

— Да ничего страшного.

Кристина смотрелась как великолепная светская дама из прошлого века; на ней было шифоновое платье от Каролины Эррера, державшееся вокруг ее длинной шеи на перемычке из хрустальных бусин; за платьем тянулся короткий пышный шлейф. Я обменялась поцелуями где-то в воздухе с ее богатым мужем Джорджем, самым несексуальным на вид человеком, какого я только видела. У него было аккуратненькое пивное брюшко и осанка, как у оловянного солдатика, а черные волосы он зализывал назад с помощью обильной порции геля, так что видны были залысины и аккуратные ряды трансплантатов — результат терапии по восстановлению волос.

— Джордж, Кристина, какая элегантная тут собралась компания. Спасибо, что пригласили нас к себе за столик.

— О, Джейми, это мы очень рады вас видеть. — Джордж поцеловал мне руку. — С нетерпением жду возможности обсудить с вами выборы.

Господи спаси.

По залу походкой пингвина проковылял невысокий старик в белом сюртуке, ударом в гонг объявлявший начало обеда. Мы прошли по парадному коридору с Паттенами и еще двумя парами с нашего столика. Две остальные дамы, Лили и Фенола, даже не помнили, что мы встречались с ними на фотосессии.

Потолок музея Дюпон был целиком покрыт белыми березовыми ветвями, которые образовывали густой купол. В атриуме стояло штук пятьдесят столов на десять человек со скатертями кроваво-красного цвета. Белые и алые розы словно стекали с фонтанчиков, возвышавшихся в центре каждого стола. Голливудский снег, как бы нанесенный ветром, лежал в углах, в щелях мраморных колонн и на черной мраморной площадке для танцев. Наш стол был у самой сцены.

Кристина сразу познакомила нас с президентом благотворительного комитета, Пэтси Кэбот, полной женщиной лет шестидесяти с прозаической стрижкой. Она управляла советом директоров Пемброукской школы. Пэтси протянула нам с мужем пухлую руку и деловито улыбнулась; как раз такие деловитые потомки первопоселенцев обычно обожали Филипа. Я заметила у нее на руке простые часы «Таймекс» с коричневым кожаным ремешком — наверное, она была единственной женщиной в комнате, у которой не было нарядных часов ювелирной работы.

— Рад с вами познакомиться, Пэтси. — Он пожал ей руку энергично, прямо как бойскаут, — так учила его мать. — Вы провели замечательную работу ради важного культурного и исторического дела.

— Спасибо, Филип, рада это слышать. Я старалась.

Он продолжил:

— Эрмитаж после девяти десятилетий пренебрежительного отношения при коммунистах, наконец, как и следовало, вернул себе имперское величие.

Пэтси только хлопала глазами, глядя на него; ее явно поразило, что кого-то интересовала цель события, а не только платья присутствующих женщин.

— Вы и, правд, а знаете, что такое Зимний дворец?

— О да. — Я посмотрела на Филипа так, будто он сошел с ума.

— Правда? А в Петербурге вы бывали?

Филип проигнорировал ее вопрос и высокомерно усмехнулся.

— Пэтси! В Зимнем дворце хранится крупнейшая коллекция яиц Фаберже, большинство из которых были заказаны Александром Третьим и Николаем Вторым для своих жен. Мое любимое, конечно, яйцо «Ландыш». Вы очень важное дело делаете, храня наследие этих шедевров. — Он ни разу в жизни не упоминал при мне о спасении культурных учреждений, уж тем более о существовании яиц Фаберже.

— Я его обожаю. Вон там его модель… — Она показала в угол комнаты.

— Я знаю. С миниатюрными портретами Николая Второго и великих княжон Ольги и Татьяны для императрицы Александры. — Он коснулся ее плеча.

— Вы… вы так хорошо знаете яйца Фаберже?

— Как собственных детей. — Филип опустил глаза, изображая скромность. Точно так же он околдовывал присяжных, коллег и клиентов. Я стояла и смотрела, как он гипнотизирует Пэтси, и внутри у меня что-то екнуло. Он был великолепен в подобных ситуациях.

— Правда?

— Да. Правда.

Пэтси глубоко вздохнула и выпятила грудь.

— А вы сами видели яйцо «Коронация»?

— О да. Это просто откровение. Золотой фон с желтыми отблесками, имперский орел на каждом переплет тении решетки и…

Она закончила его фразу:

— …миниатюрная карета Николая и Александры внутри. Откуда вы столько знаете о…

— Для меня нет ничего важнее сохранения великих шедевров нашего времени, — сказал он. Я ущипнула его за бедро, а он похлопал меня по плечу, давая мне знак молчать и сохранять спокойствие. — У моего отца Филипа Уитфилда Второго, моего тезки, была потрясающая библиотека, и летом в Плимуте мы регулярно ею пользовались. Мы сидели под ивой в гамаке и изучали великие шедевры и места их хранения. Я помню наизусть каждый зал Эрмитажа — где находится «Мадонна Литта» да Винчи, где «Вакх» Рубенса, где «Три женщины» Пикассо. — Он заглянул ей прямо в глаза — так интимно, словно собирался трахнуть ее; наверняка она в жизни ничего подобного не испытывала. — Все мои любимые картины прочно заперты в Эрмитаже, в вашем музее, Пэтси. Я бы рад был до них добраться. — Он втянул воздух расширенными ноздрями.

— Моя любимая работа, сто лет провисевшая на втором этаже дворца, — это «Даная» Тициана, — сказала Пэтси, у которой уже явно кружилась голова.

— Сто лет за исключением тех четырех во время блокады Ленинграда, когда более миллиона шедевров Эрмитажа отправили на Урал, чтобы до них не дотянулись грязные лапы фашистов.