Читать книгу "Растревоженный эфир - Ирвин Шоу"

Арчер читал медленно. Нелегко продраться сквозь ложь, которую практически невозможно опровергнуть, ловко передернутые факты, звонкие, больно кусающие эпитеты, пристегнутые к твоей фамилии. Миссис Покорны, как выяснилось, сообщила обозревателю и о том, что Арчер предлагал ей скрыть самоубийство Покорны, так что в колонке приводился достаточно правдивый пересказ части разговора, в которой речь шла о халате и пузырьке из-под таблеток. «Господи, — подумал Арчер, — должно быть, эта женщина не расстается с записной книжкой». И на бумаге, над которой словно еще витала тень покойного, намерения Арчера, который действовал автоматически, стремясь уберечь память композитора, выглядели как неуклюжая попытка обелить себя и уйти от ответственности. «Если бы в колонке речь шла о ком-то другом, — предположил Арчер, — я бы решил, что человек этот — самый жалкий трус в мире».

Когда он дочитал статью, его руки дрожали. Обозреватель обещал, что в завтрашнем номере тема будет продолжена и читатель узнает много интересного о гонителях несчастного композитора. Клемент Арчер, Клемент Арчер… режиссер буквально возненавидел свои имя и фамилию, отпечатанные на газетной полосе. Повторенные десять раз в десяти абзацах, они словно позорили его. Арчер моргнул и плотно сжал губы, чтобы не высказаться по поводу прочитанного. Он протянул газету Эрресу и попытался улыбнуться.

— Этот парень знает свое дело, не так ли?

— Испытанный борец за рост тиража, — беззаботно ответил Эррес, беря газету. — Все равно пойдешь на похороны?

Арчер помедлил с ответом. Все, кто будут на похоронах, конечно же, прочитали эту статью. В печали и горе друзья и родственники усопшего наверняка предпочтут разделить мнение миссис Покорны о роли Арчера в случившейся трагедии. И там, конечно же, будут газетчики. А фотографы попытаются поймать выражение вины на лице Арчера, когда тот будет выражать соболезнования вдове. «Мне бы заболеть, — подумал Арчер. — Мне бы заболеть и лежать в постели, слушая, как доктор говорит мне, что я умру, если попытаюсь выйти из дома».

— Да, — ответил Арчер. — Да, я пойду на похороны.

— Не можешь позволить себе отойти в сторону, так? — Голос Эрреса звучал так холодно и недружелюбно, словно тот поверил написанному в колонке. Он встал. — Я зайду в парикмахерскую. Увидимся в час? Оставить тебе газету?

— Нет, благодарю.

Эррес кивнул и бросил газету на стул. А потом неспешно вышел из студии, высокий, молодой, в прекрасно сшитом костюме, держа путь к парикмахеру. Тот коротко подстрижет его густые светлые волосы, и будет он выглядеть как джентльмен, который не так уж давно закончил респектабельный колледж и слишком счастлив, чтобы ходить на похороны.

Дверь еще не успела закрыться, как в студию заглянул Вудроу Бурк. Увидев Арчера, он махнул рукой и направился к нему. Экс-комментатор еще больше растолстел, и воротник рубашки стягивал его шею, как удавка. В Америке, подумал Арчер, несчастья стимулируют избыток веса. В стране с самым высоким жизненным уровнем в мире неудачники тут же отращивают вторые, а то и третьи подбородки. Из-под мышки у Бурка торчала знакомая Арчеру газета, и по выражению лица комментатора чувствовалось, что колонку он прочитал. Радовало лишь то, что на радио Бурк пришел трезвым.

— Доброе утро, солдат, — поздоровался Бурк, не протянув Арчеру руки. Он стоял перед ним, толстый, бледный, помятый, с редеющими волосами, притворяясь, что он вовсе не неудачник и что костюм его не трещит по всем швам. — Как жизнь?

— Отлично, — ответил Арчер. — Как это тебя пропустили?

— Мне сказали, что в репетиции будет перерыв на пару часов, а один или два охранника помнят, что в свое время я был большой шишкой, и пропускают меня. Ты не возражаешь?

Арчер покачал головой.

— Меня это только радует. Всегда приятно видеть давних друзей и должников.

— Ага. — Бурк широко улыбнулся. — Я ждал этих слов. Я тебе не написал и не поблагодарил за чек, так?

— Вроде бы никаких писем я от тебя не получал. Во всяком случае, я этого не припоминаю, — ответил Арчер. Не хотелось ему сейчас разговаривать с Бурком. Да и вообще с любым человеком, зажавшим под мышкой газету, в которой с десяток раз упоминались его имя и фамилия.

— Прими мои извинения. Мне надо бороться со своими дурными манерами. Я собирался тебе написать. Действительно собирался. Включил в поминальник. — Бурк порылся в кармане, достал смятый лист бумаги, разгладил его трясущимися руками, всмотрелся. — Вот. — Он протянул листок Арчеру. — Взгляни сам. Намерения у меня были самые чистые.

Арчер взял бумажку и прочитал: «На этой неделе написать Арчеру. Поблагодарить от души». Режиссер смял листок и бросил в корзинку для мусора, стоявшую в десяти футах. Не попал.

— Спасибо. Я положу его в архив. Как увижу, буду сразу вспоминать тебя.

— Послушай, я пришел сюда за другим. Я забыл, я сожалею, я извиняюсь и я не хочу, чтобы из-за этого ты на меня злился. Я сейчас занимаюсь одним важным для тебя делом, и даже если я что-то и забываю в эти дни и за это ты на меня злишься, я…

— Я на тебя не злюсь, — прервал его Арчер. — Забудем об этом. Сейчас у меня нет времени, Бурк. Сегодня у нас похороны. Если ты заглянешь ко мне в другой день, я, конечно…

— Не выставляй меня за дверь, Арчер. — В голосе Бурка слышались и мольба, и угроза. — Я прочитал этот маленький гимн ненависти, — он помахал в воздухе газетой, — и случайно узнал, что с другой стороны на тебя надвигается куда большая беда. Тебе надо действовать. И действовать быстро. Я хочу тебе помочь. И ты должен в это поверить, Клем.

— Что значит — с другой стороны надвигается куда большая беда? — Арчер попытался улыбнуться. — Что они замышляют? Скажут, что я зарубил топором собственную мать?

— Что-то в этом роде, — кивнул Бурк. — У меня есть сигнальный экземпляр. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака, достал толстую пачку бумаг, конвертов, счетов, газетных вырезок и начал сортировать их толстыми трясущимися пальцами. — Мой приятель — пресс-агент в ночном клубе. Получает журналы раньше, чем читатели. Они собираются повесить тебя на толстой, крепкой веревке. Чтобы не сорвался… Черт, — пробормотал он. — Я мог бы поклясться, что эта заметка при мне. — Бурк вновь просмотрел бумаги с тем же результатом. — Ладно, значит, не взял. — Он засунул бумаги в карман. — Тебя зачислили во все организации, кроме разве что Сицилианской национальной гвардии. Послушай меня, Клем… — Стоя вплотную к Арчеру, он взял его за рукав и пристально посмотрел ему в глаза. От десяти лет каждодневной пьянки белки глаз Бурка пожелтели. — Завтра все узнают, что ты красный, что ты симпатизируешь красным, что ты защищаешь красных. Об этом раструбят по всему городу, и если ты будешь сидеть сложа руки, то тебя никуда не возьмут, даже в туалетные работники.

Арчер хохотнул. Смеяться он не собирался, такая реакция стала сюрпризом для него самого.

— Они не читают газет? — полюбопытствовал он. — Не знают, что я — авангард фашизма и инструмент больших корпораций?