Читать книгу "Отец и сын - Георгий Марков"

Потом пароход поворачивает к берегу, сбавляет ход. На мостике стоит капитан или его помощник. Он кажется волшебником, который повелевает миром с помощью одного слова: «Тихий» — пароход чуть движется, «Стоп» — пароход замирает, «Чалки» — на берег летит веревка с круглым, похожим на гирьку грузилом, «Якорь» — с грохотом якорь устремляется в пучину реки, «Трап» — с парохода на берег выбрасываются гибкие, но очень прочные сплотки двух плах, соединенных полукруглыми планками.

С берега толпа спешит на пароход. Каждому хочется не только глазами, но ногами, руками, всем существом почувствовать, охватить это чудо, благодаря которому люди, живущие на огромном расстоянии друг от друга, постоянно связаны с большим миром.

А из кормового пролета на берег уже выбрасывается еще один трап. Матросы извлекают из трюма ящики, мешки, тюки, узлы. Начинается выгрузка товаров. Таежный край получает дары города. Живи, трудись, радуйся, коли тебе выпали на роду успех и счастье!

Надюшка никогда в жизни не видела еще двухпалубных пароходов. По Васюгану если когда и проходили суда, то это были маленькие, обшарпанные буксиры, тащившие на тросах или канатах старые, пестрые от заплат барки.

Вместе с подружками Надюшка в числе первых заскочила на пароход, поднялась на палубу и, не осмотрев еще всех диковин этого плавучего четырехэтажного дома, вдруг замерла. Навстречу ей с чемоданом в руке, в сером отутюженном костюме шагал высокий, очень стройный мужчина, как две капли воды похожий на того, который привез когда-то на заимку тетечку Лушу. Да, это он… С тех пор человек этот пополнел, в его осанке появилась важность, мягко очерченное лицо округлилось, но большие, немного выпуклые глаза смотрели по-прежнему дерзко. Давным-давно, когда трое офицеров жили у деда на заимке, Надюшка пуще всего боялась именно этого, самого молодого. Они звали его Гриша, Григорий. Она это точно помнила.

Приезжий проводил Надюшку пристальным взглядом. Может быть, он и не узнал ее, она сильно переменилась, но взгляд его был внимательный, изучающий. Правда, была в ее внешности одна вечная примета: косинка в голубых глазах.

Мужчина быстро спустился по лестнице и через минуту-две был уже на берегу. К нему сейчас же засеменил Кадкин, кланяясь чуть ли не в пояс, и, забрав чемодан, повел его к возку на железных рессорах. Еще через минуту оба катили к дому Кадкина, стоявшему поблизости от складов. «Управляющий “Сибпушниной” — вот он кто теперь!» — догадалась Надюшка.

Пароход стоял в Каргасоке два часа. И два часа местные жители прогуливались по палубе, заходили в ресторан, осматривали каюты, салоны, машинное отделение. Надюшка не отставала от своих беспечных подружек, но тревожное чувство, вселившееся в душу при встрече со старым знакомым, не покидало ее. «Если он меня узнал, то быть того не может, чтоб он не стал вредить мне. Ведь я все про него знаю, все!» — думала девушка.

Она не ошибалась в своих предчувствиях. После плотного, сытного ужина Кадкин повел управляющего в контору. Здесь, наедине, за плотно закрытыми дверями они повели разговор о работе склада, о плане заготовок на предстоящий осенне-зимний сезон. Переменив вдруг тему, Григорий Ведерников сказал:

— А ну, познакомь меня с людьми, кто у тебя на складах работает? Посмотрю, как ты знаешь свои кадры!

Кадкин вынул из стола список работающих и стал перечислять по порядковой нумерации.

— Исаева Надежда, — произнес он в самом конце, так как после нее никто больше на работу не принимался.

— Постой, постой! Эта Исаева не внучка ли Порфирия Игнатьевича? — спросил Ведерников.

— Она самая.

— Ты что же, Кадкин, кадры мне чуждым элементом засоряешь? Разве тебе не известно, что ее дед, Порфирий Исаев, кулак и враг советской власти?

— Известно. Известно и то, что в прошлую осень он попытался ограбить государственную плавучую базу и был убит в перестрелке. Один хант из Югина все подробности сообщил.

— Тем более, Кадкин, нельзя ротозействовать!

— Но Исаеву рекомендовал мне заведующий плавбазой, член партии Скобеев.

— Скобеев? Удивительно! И он не устоял перед классовым врагом!

— Работает девчонка прилежно, товарищ управляющий.

— И, тем не менее, нет никакой гарантии в том, что она не пустит тебе в складские помещения красного петуха. Смотри, Кадкин, пожалеешь других, погубишь себя. Советская власть — справедливая власть, но рука у нее не задрожит, когда потребуется за благодушие отвалить тебе десяток лет казенного содержания, — сказал Ведерников и посмотрел на заведующего суровыми глазами.

— Прямо не знаю, что и делать мне с ней! — испуганно покусывая губы, воскликнул Кадкин.

Ведерников многозначительно помолчал, как бы стараясь облегчить его трудное положение, посоветовал:

— Ты вот что, Кинтельян Пантелеич. Преждевременно не переживай, пока еще ничего не случилось. Но меры прими. Где у тебя есть вспомогательные склады?

— По Тыму. У черта на куличках. Есть такой Кедровый яр.

— Вот и пошли ее туда.

— Пожалуй, можно.

— И Скобеев в случае чего будет доволен, и мы с тобой обезопасимся. А ведь, если что случится у тебя, мне тоже не поздоровится.

— Само собой разумеется.

— Вот и действуй. Когда все уладишь, дашь мне знать. И не раздумывай долго, иначе с тебя взыщу. Ясно?

— Яснее некуда.

Надюшка, конечно, не знала, не ведала об этом разговоре, но держалась начеку и, когда управляющий «Сибпушниной» обходил склад, забилась в угол за мешки с орехом и просидела там, пока тот не ушел.

Ведерников уехал из Каргасока с обратным рейсом того же двухтрубного парохода-великана, который курсировал от Томска до Александровского.

Прошла с тех пор неделя, может быть, и более. Тревога на душе у Надюшки улеглась. «Не признал меня, знать, управляющий», — думала она, радуясь, что снова наступает спокойная жизнь.

Но вдруг однажды на складе появился Кадкин. Встал посреди сарая и, посмотрев, как девушки лопатами провеивают на сквозняке вороха кедрового ореха, подозвал Надюшку.

— Собирайся, Исаева, в отъезд, — сказал он.

У Надюшки сердце будто оборвалось.

— Куда, Кинтельян Пантелеич?

— На Тым. Будешь работать помощником приемщика. Зарплата на сорок рублей больше, ну а харч у хантов дешевле, чем в Каргасоке.

— Миленький, родненький Кинтельян Пантелеич, не хочу я туда, не хочу! Доучиться мне надо, а потом в Томск на рабфак собираюсь я, — взмолилась Надюшка.

— На рабфак?! А ты забыла, кто твой дед? Ты забыла, что он отъявленный кулак и враг советской власти?

Надюшка сжалась, как от удара, заплакала.

— Чужим он мне был. Как батрачка жила в доме…

Кадкин посмотрел на Надюшкины слезы, ему стало жалко ее, но он вспомнил слова управляющего: «И не раздумывай долго, иначе с тебя взыщу», — и, притопнув толстой ногой, прошипел: