Читать книгу "Тьма над Лиосаном - Челси Куинн Ярбро"

— Уже не напишет, — заверил Сент-Герман. — Как это ни прискорбно, он умер, и, признаться, довольно давно.

Услышанное несколько смягчило монаха.

— Не сомневаюсь, что он уже послужил растопкой для адских печей, ибо за подобные песенки в рай его не допустят. Ночь опасна, порочна. Воспевающие ее прославляют греховность.

Сент-Герман кивнул с еле приметной долей иронии, потом перекрестился, правда в греческой, а не в римской манере, и обратился к Ранегунде:

— Герефа? Должен ли я продолжить?

Ранегунда решительным жестом выразила согласие.

— Да.

Ей может довериться каждый,

кого зной дневной обожжет.

Она утоляет все жажды

и тайны свои бережет.

Она всем возлюбленным рада

и гонит сомнения прочь.

Она мой оплот и услада,

бездонная дивная ночь.

Когда Сент-Герман умолк, еле слышно пощипывая струны цитры, в зале на какое-то время воцарилась полная тишина. И песня, и ее исполнение понравились многим, особенно женщинам, но присутствие брата Эрхбога не давало слушателями выразить свое одобрение чем-либо, кроме благоговейного восторженного молчания. Геновефа тихо плакала, а Хрозия, сидевшая рядом, раскраснелась, как цветок, название которого было включено в ее имя.

Правда, воины во главе с капитаном казались несколько озадаченными, и Сент-Герман, заметив это, сказал:

— Я знаю другую песню. Она вам понравится больше. Ее написал один император, прославляя мощь своих войск. Вот, послушайте…

Он склонился к цитре и парой-тройкой аккордов перевел нежную мелодию прежней песни в бравурный марш.

Рим над землею парит, как орел!

Юг покорил он и север обрел.

Чу! Слышен топот победных колонн!

Грозный стремится вперед легион!

Твердь сотрясается, ворог дрожит

и посрамленный в испуге бежит!

В песне было еще тринадцать строф, но Сент-Герман решил, что довольно будет и шести, чтобы довести публику до приятного, горячащего кровь возбуждения. Вскоре мужчины и впрямь начали вторить ему, отбивая ритм ногами и стуча кружками по столам — точь-в-точь как это делали много ранее римские легионеры. На этот раз, когда он умолк, зал разразился восхищенными криками. И только брат Эрхбог с явным неодобрением смотрел на певца.

— Не знаю, о чем эта песня, — сказал Герент, щеки его пылали от выпивки и восторга, — но она, определенно, волнует. Маршировать под такую музыку было бы подлинным удовольствием.

Именно этого и добивался Нерон, подумал Сент-Герман, с неожиданной болью припомнив и Золотой дворец, выстроенный в Риме по капризу своевольного императора, и самого Нерона, впервые исполнившего там этот марш, и Оливию, с которой в ту ночь они под лавровым деревцом осмелились предаться любовным утехам, несмотря на шумящее вокруг празднество и близость ее мужа. Он вдруг осознал, что к нему обращаются, и вскинул голову.

— Прошу прощения, я задумался. Повторите, что вы сказали?

Капитан Амальрик, насмешливо крутя ус, повторил:

— Я спрашиваю, нет ли возможности перевести для нас эту песню? Чтобы мы могли ее петь и понимать, что поем.

Нерон пришел бы в восторг, улыбнулся мысленно Сент-Герман, узнав, что его марш будут востребован и через девять столетий.

— Полагаю, это возможно, — помолчав, сказал он. — Если вы дадите мне несколько дней.

На деле ему и часа хватило бы, но это вызвало бы излишние разговоры.

— Разумеется, — пришел в восторг капитан Амальрик. — Судя по тому, с какой охотой ребята вам подпевали, они с этой песней пойдут и в бой. Если, конечно, слова им понравятся. — Капитан оглянулся. — И если их одобрит брат Эрхбог, — сказал он с кислой миной, но воодушевился опять и от избытка чувств хлопнул чужака по плечу: — Вы замечательный малый!

Сент-Герман склонил голову.

— Благодарю. Буду рад, если это мнение возобладает над остальными.

— Разумеется, — хохотнул капитан Амальрик. — У вас есть чему поучиться. Но что делать, тут недолюбливают пришельцев. Утешьтесь, не только вас, но и всех. — Он повел бровью в сторону Беренгара. — Саксонцам по нраву только саксонцы, и этого не изменить.

— Да, — кивнул Сент-Герман. — Мне это известно. — Он повернулся к хозяину цитры: — Еще раз благодарю.

Беренгар в полном молчании забрал у него инструмент.

— Ваша цитра отменно звучит. Я с удовольствием изготовлю для нее комплект новых струн. Думаю, через неделю-другую, — с искренним дружелюбием произнес Сент-Герман, игнорируя неучтивое поведение сына Пранца.

Тот опять промолчал, но Пентакоста молчать не стала.

— Я не подозревала, что вы умеете петь, — с многообещающим придыханием сообщила она. — У вас чарующий голос. Может быть, вы исполните еще что-нибудь?

Сент-Герман почтительно поклонился.

— Если пожелает герефа и если хозяин цитры не воспротивится, я непременно сделаю это, но… не сейчас.

Пентакоста нахмурилась, но овладела собой и вновь ослепительно улыбнулась.

— Я буду ждать.

Она встала и, дразняще покачивая бедрами, пошла к очагу, заслужив осуждающий взгляд брата Эрхбога. Тот стоял в самом удаленном от пламени углу помещения, выказывая тем самым свое презрение ко всему, что направлено на ублажение плоти.

— Смилуйся надо мной, Христос Непорочный, но иногда мне хочется ее удушить, — еле слышно пробормотала Ранегунда, когда Сент-Герман приблизился к ней.

— Возможно, она испытывает к вам те же чувства, — произнес Сент-Герман столь же тихо. — Берегитесь. Она не задумываясь сотрет вас в порошок, если будет уверена, что ее за то не накажут.

Ранегунда кивнула.

— Сент-Герман, — повысив голос, сказала она, окидывая взглядом собравшихся, — заверил меня, что как-нибудь еще раз порадует нас своим пением, но исполнит уже то, что одобрит брат Эрхбог.

— Великолепно, — шепнул Сент-Герман, отступая.

Вскоре он уже покидал общий зал — вместе с потянувшимся к выходу людом. На чужеземца посматривали, но никто не заговаривал с ним и не пытался подойти к нему с похвалами.

Падал снег, непрерывный, колючий. Воздух был так холоден, что дыхание обжигало гортань. Сент-Герман потуже закутался в плащ и решительно зашагал к северной башне, приминая подошвами девственно-белый покров. Он, впрочем, лежал не везде. У стены, общей для пекарни и кухонь, образовалась огромная лужа, замерзшая по краям. Сент-Герман старательно обошел ее, но, поглощенный обдумыванием того, что сказал капитан Амальрик, даже не задержал на ней взгляд. Приходилось признаться, что неприязнь большинства обитателей крепости все-таки задевала его, и возможно, он решился сегодня взять в руки цитру не столько из любви к музыке, сколько для того, чтобы хоть в самой мизерной степени растопить этот лед. Однако, кажется, так ничего и не добился. Сент-Герман удрученно вздохнул и, подходя к башне, невольно залюбовался ее очертаниями — быть может, грубыми, но в полной мере отвечающими суровости этого края. Огонь наверху был уже разведен. Кто там дежурит? Наверное, Осберн. Этот малый — настоящий сгусток непримиримости. Отмалчивается, когда к нему обращаешься, не смотрит в глаза и крестится всякий раз, как завидит.