Читать книгу "Шифр Шекспира - Дженнифер Ли Кэррелл"

По неуточненным причинам мистер Шекспир отказал.

Чудным июньским полднем темноволосая женщина, держа за руку пятилетнюю дочь — смуглую, как цыганочка, — поднималась на средний ярус театра.

— Чья? — еще недавно допытывался Уилл. — Чья она?

— Ее зовут Розалинда, — ответила мать. — Коротко — Роз.

— «Издержки духа и стыда растрата», — простонал он. От этих слов ее до сих пор бросало в ярость.

Девчушка завороженно разглядывала зрительские ряды, посасывая апельсин. Она еще никогда не бывала в театре.

— А мы его увидим? Мистера Шекспира?

— Потом, — в сотый раз ответила ее мать.

Она и сама не была здесь почти вечность — успела забыть запахи разгоряченных тел и помады, сластей и пирожков в руках маленьких разносчиков — не намного старше ее дочери. И цвета: серо-голубые куртки подмастерьев — и тут же радугу господских шелков и мишурную роскошь шлюх.

Шекспир, как всегда, на своем любимом месте — среди актеров в уборной позади сцены. Разглядывает зрителей. Смотрит на нее.

Протрубили фанфары, и представление началось, перенося публику в Испанию. Ближе к концу первого действия в руку женщине сунули записку. Убедившись, что ее сторону никто не смотрит, она опустила глаза. «Я — склеп, могила для своей же чести, — писал кто-то, — поместье мрачное, где смерть одна гнездится». Слова были ей незнакомы.

Несколько мгновений спустя на сцене показался мальчик-актер, из тех, которым так удавались женские роли. Его героиня, молодая женщина, выступила из-за кулис — простоволосая, в разорванном платье — и, рыдая, прокричала эти строки в зал. Ее только что обесчестили.

Тут женщина почувствовала на себе тяжесть чужого взгляда. Она посмотрела туда, где обыкновенно сидел Шекспир, но нет — ощущение исходило откуда-то сбоку. Доверившись себе, она перевела взгляд направо, к господским ложам. Однако и там все лица были обращены к сцене. Хотя… кто-то откинулся на скамье: пожилой джентльмен с холеной бородкой. Лорд Нортгемптон. Он встретился с ней глазами и, зловеще усмехнувшись, кивнул. Потом его взгляд скользнул к девочке.

«Око за око» — таков был закон, по которому он жил. Священник за священника. Дочь за дочь.

— Вставай, мы уходим. — Она стиснула руку девочки.

— Ну, мама… — заныла та.

— Я сказала: уходим.

Акт четвертый

39

В руках у меня была шкатулка викторианской эпохи — дерево узорчатой текстуры, инкрустация эбеном и перламутром. Я откинула крышку. Внутри лежала книжечка в кожаном переплете. Чей-то дневник.

Я протянула руку, но Атенаида накрыла ее своей.

— Сначала расскажи нам, чего мы еще не знаем. Мэттью уже ввел меня в курс дела — насколько мог. Теперь твоя очередь.

Я описала наши поездки в Вестминстерское аббатство, Уилтон-Хаус и Вальядолид. Только о броши с портретом язык не повернулся рассказать. Сама не знаю, почему я о ней утаила. По ходу рассказа Атенаида пристально смотрела на меня, явно чуя недомолвку; но как только я договорила, руку все-таки убрала.

Я вынула книжечку и развернула на первой странице. К листку форзаца был приклеен еще один: на нем среди серого фона проступал рисунок — копия рельефа, полученная притиранием. Изображал он все ту же химеру. Остальные страницы были исписаны изящным почерком, который я уже успела запомнить.

— Читай, — сказала Атенаида.

«Май 1881

Дорогая мама!

Едва ли тебе, пребывающей среди ангелов, захочется знать подробности той истории, которую я собираюсь запечатлеть.

Однако же, вступая на этот путь, неплохо, как мне кажется, записать то, что привело меня к нынешнему рубежу, переписать чернилами «книгу мозга моего», как сказал бы принц Датский. В глубине души я сознаю, что тружусь для себя, на собственную радость и печаль, но, верно же, было бы слишком нескромно начать этот дневник обращением "Дорогая Офелия"».

Я подняла глаза.

— Ее мемуары, — пояснила Атенаида.

— Так о чем они?

— По-моему, лучше узнать это от нее самой, — сказала Атенаида, отворачиваясь к залитому дождем стеклу.

Офелия очень рано лишилась матери. После этого, если верить дневнику, отец стал для нее всем — как и она для него, наряду с пациентками, которых он лечил. У него действительно была частная лечебница для душевнобольных женщин в городке Хенли-ин-Арден — об этом же говорил доктор Сандерсон.

«Наши гостьи — так папа называл своих подопечных — занимали одно крыло большого старого особняка, а мы — другое. Мне запрещалось открывать обитую сукном дверь, которая соединяла части дома, равно как и им, хотя их крики порой проникали сквозь эту перегородку, особенно по ночам, когда весь прочий мир погружался в тишину».

Должно быть, он понимал, что такая обстановка — не лучшая для воспитания ребенка, и потому, когда мог, возил ее в Стратфорд, поиграть с детьми приходского священника — преподобного Гренуилла.

— Отца Джема? — спросила я. — Джереми Гренуилл был сыном священника?

— С дочерьми ей было скучно, — ответил Мэттью, — а старший сын в их семье уже учился в Оксфорде. Джем был ее любимцем. Можешь пролистать до того момента, где ей исполнилось десять. Там есть глава о «Шекспировской даме».

— Так, значит, она действительно виделась с Делией?

«Горничная божилась, будто мисс Бэкон сгубило проклятие, повар считал ее русалкой или феей, что живут в полых холмах. Хотя, добавлял он, приехала она будто бы из Америки. Как бы то ни было, в одном слуги были согласны: Делия держалась с достоинством королевы».

Я стала читать по диагонали, выхватывая отдельные слова и фразы.

«Высокая… темные волосы с седыми прядями… синие глаза…»

«В нашей гостиной она стала царить безраздельно; не помню, чтобы даже преподобный Гренуилл был способен произнести больше десятка слов с самого ее появления. И все, что она говорила, так или иначе относилось к Шекспиру».

Делия увлекла новых знакомых рассказами о блестящей системе практической философии, сокрытой в его пьесах, — порождении величайших умов елизаветинской эпохи, призванном исподволь, под видом развлечения, формировать преемников высшего знания, способных дать отпор тирании и устремиться к свободе.

Стратфордский поэт, утверждала она, был всего-навсего манекеном, личиной, спасающей истинных авторов от гнева правителей-автократов. Настало время, объявила как-то Делия, снять эту личину и явить людям истину. Она собрала всех их вместе и под видом великой тайны прошептала несколько слов. «Людей переживают их грехи, — произнесла она, — заслуги часто мы хороним с ними».

Я прервалась. Эта же цитата стояла в вальядолидском фолио. Она же встретилась мне в письме, которое Офелия написала намного позже.