Читать книгу "Демон против Халифата - Виталий Сертаков"

Бродяга заплакал. Промокая глаза, заспешил дальше, обходя поваленные столбы, перевернутые автобусы, куски ценной мебели, разбитые рояли, сброшенные откуда-то сверху…

Оказалось, что уцелевших в городе порядочно, но Бродяга рано радовался. Те кто уцелел, вели себя очень странно. Он видел ненормальных, пробивавших топорами опрокинутые цистерны с соляркой, видел вопящих теток, режущих руки о витрины с золотом. Видел целое шествие, с факелами, противогазами, с повязками на рукавах. Высокий мужик с подвязанной левой рукой взобрался на кабину лежащего на боку КамАЗа и жестикулируя правой, призывал «резать китаезов, от которых и пошла вся зараза». Толпа факельщиков отвечала ему пьяными воплями. Двоих китайцев они приволокли заранее, связанных, жалких, привязали их к днищу опрокинутого полуприцепа, суетились вокруг с бензином.

Бродяга не остановился. Потом встретил трупы многих самоубийц. Бродяга раздумывал, мысли его катились тяжело, как колеса состава, трогающегося в гору. Самоубийц он не понимал никогда, даже не пытался вникнуть в их объяснения. Всегда находились такие, кто трактовал суицид уделом людей волевых, но для Бродяги это были тяжело больные. Единственным исключением, тревожившим его дух, стало поведение незабвенной пухлогубой барышни-бомбистки. Как ни старался, не мог мортус позабыть активистку «Земли и воли». Вот ведь, тоже, можно сказать, самоубийца…

По бетонке выбрался к воротам со звездами. Здесь было опрятнее, распускались на клумбах одичавшие цветы, собирали мед пчелы, и жилые пятиэтажки не сгорели.

«Чита-8». Военный городок.

Бродяга протиснулся через КПП и зашагал по главной улочке городка, между нелепых стендов с образцами военной формы. Через час он нашел место, где предстояло жить дальше.

Уткнулся в похожее на египетский мавзолей, прямоугольное, застекленное спереди здание, с надписью по фасаду: «Дворец культуры. Ночной клуб».

Он обернулся и поманил тех двоих оборванцев, что крались за ним от площади. Вероятно, они покушались на полупустую сумку с едой. В сумке Бродяга нес немного сала, сухари, луковицу, вареные яйца. Оборванцы застыли в отдалении, изготовившись к драке. Бродяга посмотрел в пустые глаза, он был поражен. Один из звероподобных дикарей носил драные генеральские брюки с лампасами и китель без рукавов. На груди его гордо сверкали десятки десантных значков, вперемешку с медалями. Второй, гораздо старше, обросший, кутался в женскую соболью шубу, зато держал в руках заряженную двустволку. Бродяга всегда определял безошибочно, заряжено оружие или нет.

Он повернулся и вошел в клуб. Внутри пахло неожиданно вкусно. Пылью, тканью, начищенным паркетом. Бродяга догадался, в чем дело. Из зрительного зала почти нечего было таскать. Здесь не водилось еды, здесь зимой было холодно спать, здесь сложно держать оборону против других двуногих.

Бродяга прочел эти соображения, и еще многое другое в головах преследователей своих прочел, когда они проникли за ним в зал. В зале висела гулкая, трагичная тишина, ощущаемая, как эпитафия на могиле искусства. Пыль кружила в редких световых лучах, ударявших с потолка, крысиные норы под полом были раздавлены колебанием почв вместе с пометами.

Лучшего места не найти!

Бродяга неторопливо прошествовал между пустыми рядами кресел к сцене. Потрогал запахнутый занавес, уселся на краю, свесил ноги и достал пожитки. Он показал кравшимся за ним аборигенам сухари и вскрытую консервную банку со скумбрией. Тот, что носил женскую шубу, заворчал и поднял ружье.

Бродяга пожал плечами и приступил к еде. Спасибо доброй помощнице, управлявшей всеми его личными вопросами, — во рту Бродяги, взамен давно выпавших зубов, стояли новейшие американские имплантанты. За пологом занавеса он с удивлением обнаружил жилую комнату, со шкафом, столом и широкой постелью. Декорации последнего спектакля, которые с осени некому было убрать. В левой кулисе валялись два трупа, обглоданных собаками, пыль взлетала в воздух свалявшимися комьями, часть кресел в зале, поливаемых дождем сквозь дыру в потолке, прогнила насквозь.

Предстояло провести серьезную уборку, нечистот Белый мортус не терпел. Зато он с удовлетворением представил, как в театр начнут стекаться нуждающиеся в помощи, как он снова начнет исцелять и получать в ответ слова. Слова, снова и снова слова, потому что хрупок, ненадежен был выстроенный в памяти бриллиант…

Он щелкнул пальцами, приказал дикарям сложить оружие и приступить к уборке. Рыжий в генеральских погонах заартачился и был жестоко наказан. Бродяга показал ему, будто в животе изнутри грызет клещ и терзать будет до ночи. Катался нечестивец по полу, кровь и слизь выхаркивая, выл, раздирая себе брюхо вшивое ногтями. Бродяга не торопясь кушал, думал о своем. Ему еду приходилось долго разжевывать, изуродованные титаном десны ныли.

После те двое, как и остальные, кого он подобрал и выдрессировал, не раз еще кидались, проверяя, не дал ли старик слабину, и ему приходилось размазывать мерзавцев по стенке. Но Бродяга не удивлялся и не обижался. За триста почти лет выучил наверняка, что порода людоедская не меняется, хоть в какой кафтан обряди. Ждал от холуев неверующих только удара в спину, терпел.

Если верно Григорий нагадал, царь белый всем им веру вернуть должен…

Чита-8 прекратила тонуть. Звенящий узел сам собой распался, ведь не было еще Качальщиков, не выросли. Много позже повстречал Бродяга людишек разумных, колдунов лесных, но близко не сошелся, хотя звали к себе. Разве может бог олимпийский коротко со смертными сойтись?

Он царя ждал.

И дождался.

Бродяга сидел на сцене, в креслах, меж трех очагов, сооруженных по его приказу людьми атаманши-Варьки. Варька верховодила четвертый год, похоронив папашу. Папаша ее помер на руках Бродяги с тремя арбалетными стрелами в груди после штурма Храма. Бродяга предупреждал его, чтоб не трогал Храм и заговорщиков, небось сами бы с голодухи повылезали. Но папаша Варьки мечтал править в «восьмерке» единолично, отступники ему были как кость в горле. Вот и нарвался, и сам погиб, и сына погубил. Приняла Варька командование.

Бродяге было глубоко наплевать, кто из них считает себя князем Читы-8. Князья, атаманы и самопровозглашенные губернаторы менялись с мультипликационной быстротой, не успев порой даже толком сочинить обряд инаугурации и пообещать избирателям новую жизнь. Одно время Бродяга возлагал серьезные надежды на Варькиного двоюродного деда, папу Малиновского. Тот подчинил дикие племена, живущие к западу, заключил мирные союзы с тремя таежными военными поселками, где жили ракетчики, и наладил торговлю с Улан-Удэ, а оттуда — и с уральскими городами. Папа сумел уговорить мамочек без насилия рожать каждый год. Лучший кусок им от добычи отрезал, потому и поднялась молодая поросль, не так, как в соседних поселках, где старики одни бал правили. А уж Варькино поколение девок, к радости всеобщей, почти все родящее стало. При папе Малиновском торговый караван, впервые после Большой смерти, достиг Москвы, возвратился оттуда со знатной прибылью и верительными грамотами от президента Ивана. Президент Иван на Сибирь ручонки не замахивал, сознавал предел своей власти, но предлагал папе Малиновскому добровольно принять пост губернатора всей Восточной Сибири, от Читы до Владивостока. Папа посмеялся наивности московских властей. Его скромная власть распространялась вокруг города километров на семьдесят; дальше орудовали вконец одичавшие буряты, изгнанные из города китайцы и еще невесть кто.