Читать книгу "Про/чтение (сборник эссе) - Юзеф Чапский"

зимы! 1958

20. Дега, Даниэль и Даниэль Галеви[336]

Уже ребенком я знал, что Дега был человеком страданий.

Даниэль Галеви

Каждый поклонник Дега мог считать, что знает о нем все как о человеке и художнике после прочтения большой книги Лемуана «Дега и его творчество» и исчерпывающей книги Руара о его мастерстве и опыте в различных техниках; добавьте «Дега и танец» Валери и миллион высказываний и шуток художника, многократно процитированных, пересказанных и переиначенных во всех мастерских мира, — и можно было полагать, что мы знаем Дега.

И вдруг небольшая, только что вышедшая книжка Даниэля Галеви[337] оказывается превосходящей все предшествующие своим редкостным качеством и свидетельством более чем тридцатилетнего общения с Дега.

В ней переплетаются три голоса: самого Дега, молодого Даниэля, который на тридцать шесть лет младше художника, и того же Даниэля, но уже нашего современника, восьмидесятилетнего Даниэля Галеви. Его размышления, комментарии и воспоминания составили произведение, полное нежности и участия.

Даниэлю было всего шестнадцать, когда он начал записывать у себя в дневнике слова Дега, в ту пору частого гостя его родителей. Школьный товарищ отца, иллюстратор его книги «La Famille Cardinal»[338], Дега был к тому же связан почти братскими узами с матерью Даниэля.

Многие писали о трагедии слепнущего художника, о его усиливавшемся одиночестве, о суровости по отношению к другим и еще большей по отношению к себе самому, но Галеви под этой грозной маской показывает нам ранимого и истерзанного «человека страданий». Кроме того, книга дает новые факты и по-новому освещает поворотный момент в личной жизни Дега, решающий, по мнению автора, и малоизвестный. Эту тему Галеви затрагивает с величайшим тактом.

В 1878 году обанкротился брат Дега. На бирже раздается выстрел из пистолета — «стрелял некий Дега». Художнику в то время было сорок четыре. Это событие внезапно полностью меняет его жизнь. Чтобы расплатиться с долгами брата, «чтобы спасти семейную честь», как объясняет юному Даниэлю мать, Дега продает свой дом и снимает мастерскую на улице Пигаль. На Даниэля, десятилетнего ребенка, который с отцом приходит навестить художника, это производит впечатление «разительного упадка». С этих пор Дега приходится зарабатывать на жизнь живописью, помогая семье и разорившемуся брату. Он перестает бывать на скачках и принимать у себя, даже его модели меняются: все чаще ими становятся «существа несчастные, падшие, с тяжелой судьбой», вплоть до обитательниц публичных домов. Разрыв с кругом богатой буржуазии, совпавший с волной натурализма, приводит Дега ко все более суровому видению жизни. Он отказывается от всякого изящества, от всякой «красоты» в том смысле, в каком ее понимали тогда, изящества, воплощением которого были его юношеские полотна, исторические и «энгровские», такие как молодые спартанки, готовящиеся к битве[339] (в National Gallery в Лондоне) или «Мадемуазель Фиокр» в голубом платье, глядящая на свое отражение в воде в балете «Источник»[340].

Не будет больше ни Семирамиды, ни Фиокр, ни Рождества, ни спартанок, ни Саломеи в купели. «Какие прекрасные темы. И как ужасно, что мы позволили их забрать идиотам», — сожалеет художник много лет спустя. Зевающие и потягивающиеся над накрахмаленными мужскими рубашками прачки, танцовщицы кабаре с открытыми ртами, женщины в борделе в «шокирующих» позах.

Сегодня нам сложно оплакивать этот «упадок», который, наоборот, дал нам более индивидуального и творческого Дега. Не трогает нас и тогдашнее материальное положение «бедного богача», как он сам себя называл (идеальные условия для художника), и трудно понять, чем для него стала подобная жизненная перемена — чем был тот разрыв с определенным стилем жизни в глазах буржуазии в расцвете ее престижа и предрассудков, — буржуазии, к которой Дега всецело принадлежал, хотя и не щадил ее в своих остротах. Но факт остается фактом — тот разрыв, тот первый слом в его жизни, шок стал толчком для всей его будущей эволюции в сторону одиночества. Затем банкротство зятя влечет за собой отъезд сестры Маргариты в Буэнос-Айрес, где она умирает спустя восемь лет изгнания. Художник переживает утрату с силой, свойственной всем его чувствам; до глубокой старости он тяжело переживает каждую потерю. Он, которого все считают таким черствым, — сколько раз он проехал всю Францию, чтобы присутствовать на похоронах друга?

К 1885 году Дега доводит свой талант до совершенства и по-прежнему одержим работой. Его зрение продолжает падать. Он проводит часы в неподвижности, глядя на огонь у себя в камине, и перестает читать. Все чаще бывает у Галеви, родителей Даниэля; несколько лет проводит лето у них в Дьеппе. В 1890 году Даниэль записывает: «Дега решительно становится членом нашей семьи, его близких разбрасывает по миру». Два или три раза в неделю он проводит у них вечера, общаясь, рисуя под лампой, придвинутой вплотную к рисунку, слушая музыку или навязывая друзьям «с жестокостью художника… два часа армейской дисциплины», пока он их фотографирует. Самую обильную пищу для заметок Даниэля дали именно те часы, проведенные на улице Дуэ.

Но тут разражается «дело Дрейфуса» и разрушает эту долгую дружбу. Даниэль Галеви отмечает: «Причиной этого экстраординарного события стал горячий темперамент Дега плюс разразившийся во Франции беспрецедентный за всю нашу историю моральный кризис». В нескольких сдержанных предложениях автор касается сути этого кризиса и ищет объяснение неистовому антидрейфусовскому пылу Дега, вызванному, в частности, усиленной политической активностью защитников Дрейфуса; самые радикальные из них призывали к социальной революции, внушавшей художнику ужас. (В 1793 году дед Дега вынужден был покинуть Францию, будучи скомпрометированным своими попытками спасти невесту-роялистку, которая была казнена на гильотине. Вернувшись в Париж, дед до конца жизни так и не смог пройти по площади Согласия.) В 1870 году Дега принимал участие в обороне Парижа, потеряв многих товарищей и друзей, и всем своим существом ощутил поражение французской армии, которую любил и которой восхищался. В какой степени все эти семейные и личные переживания повлияли на яростные антидрейфусовские и антисемитские настроения Дега?

Единственный журнал, который Дега просил читать ему вслух свою домработницу Зоэ, — «L’Homme Libre»