Читать книгу "Фотофиниш. Свет гаснет - Найо Марш"

Когда они ушли, Перегрин занялся сценой с Макбетом и убийцами. Затем сценой с убийством Банко.

— Слушайте! — сказал Перегрин. — Просто прислушайтесь к дару, который предлагает вам эта золотая рука. Последний отблеск заката, приближающееся несчастье.

«На западе едва мерцает свет, И путник запоздалый шпорит лошадь. Чтоб до дому добраться. Близок тот. Кого мы стережем».[97]

А теперь мы слышим стук копыт. Он становится все громче. Потом он смолкает. Пауза. Потом лошади скачут прочь. Появляется Банко с фонарем. Мне нужен очень глубокий голос для этих слов. Прости, — обратился он к Первому убийце, — я отдам их Гастону. Тут вопрос голоса, а не таланта, дорогой мой. Поверь, лишь вопрос голоса.

— Да. Хорошо, — ответил потрясенный убийца.

Они прочли текст сцены.

— Именно то, что мне нужно. Вы увидите, что Сейтон присутствует в обеих этих сценах и с этого момента никогда не отдаляется от Макбета и его дел. Нам очень повезло, что мистер Сирс взялся за эту роль. Он меченосец. Он довлеет над пьесой, как и его громадный меч.

— Это символ грядущей смерти, — раскатистым басом объяснил Гастон. — Его тень становится все более угрожающей по мере того, как пьеса неумолимо приближается к концу. Это напоминает мне…

— Именно так, — перебил его Перегрин. — Пьеса становится все более мрачной. Облегчение наступает в английской сцене. А теперь, — торопливо продолжил он, в то время как Гастон тоже продолжал вещать. Какое-то время они говорили одновременно, а потом Гастон достиг какой-то невидимой кульминации в своей речи, внезапно умолк, пожелал им доброго утра и покинул театр.

Перегрин развел руками.

— Невероятно, с чем мне приходится мириться, — сказал он. — Он актер. Он официальный член актерского профсоюза. Он произнес эту небольшую речь так, что по спине у меня побежали мурашки, и он заставил сэра Дугала и Саймона Мортена биться друг с другом с таким пылом, что меня прошибает пот от этого зрелища. Полагаю, мне придется мириться и с другими проявлениями его эксцентричности.

— Может, у него не все в порядке с головой? — спросила Мэгги.

— Возможно.

— Я не стал бы с этим мириться, — сказал Брюс Баррабелл. — Верните его.

— И что я скажу, когда он придет? Он идеально подходит на эту роль. Идеально.

Нина сказала:

— Может, спокойно поговорить с ним один на один? Попросить его не делать этого?

— Не делать чего?

— Не продолжать говорить, когда говорите вы, — с сомнением сказала она.

— Он делал это только в первый день и сегодня. На этот раз я не стану обращать на это внимания.

— Конечно, если его боятся… — ухмыльнулся Баррабелл, и его услышали.

— Я в самом деле боюсь. Я боюсь, что он уйдет, и я могу в этом признаться. Его невозможно заменить, — сказал Перегрин.

— Я согласен с вами, старина, — сказал сэр Дугал.

— И я, — сказала Мэгги. — Он слишком ценен.

— Так тому и быть, — сказал Перегрин. — А теперь, Уильям, давай поглядим на то, как у тебя получается твоя роль. Пойдем, Нина. И Леннокс. И убийцы.

Все получилось хорошо. Уильям быстро соображал, и его игра не вызывала возражений. Юный Макдуф был дерзок и демонстрировал силу духа и воспитание. Пришла его мама — скромно одетая женщина, у которой он явно научился правильно произносить гласные. Они решили финансовые вопросы и ушли. Ушла и Нина, которую мальчик привел в полный восторг. Перегрин сказал Дугалу и Мэгги:

— А теперь, дорогие мои, весь оставшийся день наш. Давайте закрепим пройденное.

Этим они и занялись. Все прошло хорошо, даже очень хорошо. И все же было в этой репетиции что-то такое, что почти заставило Перегрина желать ссоры. Какого-нибудь спора. Он настоял на том, что леди Макбет должна использовать сексуальность, которую она жестоко отняла у самой себя. Мэгги согласилась. Дугал отреагировал. Он и в самом деле дрожал от ее прикосновений. Когда они прервались для обсуждения, она сразу переключилась и превратилась в профессиональную актрису, разбирающую детали работы. Он же переключался медленно, почти обиженно. Через несколько мгновений он тоже стал очень внимательным. Слишком уж внимательным — словно играл роль перед публикой; в каком-то смысле он будто хвастался перед Мэгги, как бы говоря: «Я играю для тебя».

Перегрин сказал себе, что у него разыгралось воображение. Все дело в этой пьесе, подумал он. Она как вулкан, в котором лава густеет и переливается через край. А потом пришла еще одна мысль: может быть, именно поэтому вокруг нее возникло столько суеверий?

— Есть вопросы? — спросил он их.

— Есть. О ее чувствах к Макбету, — сказала Мэгги. — Насколько я понимаю, с самого начала никаких чувств нет. Она просто использует свое тело в качестве стимула.

— Совершенно верно. Она включает его, словно кран с водой, и выключает, когда получает реакцию на свои действия. С самого начала она видит его слабость. Он хочет получить все и сразу.

— Да. С другой стороны, она посвящает себя злу. Она не бесчувственное создание, но она полностью закрывается от любых мыслей о раскаянии. Перед убийством она выпивает достаточно вина, чтобы довести дело до конца, и с удовлетворением отмечает, что оно придает ей храбрости, — сказала Мэгги.

— Она требует от себя слишком многого и расплачивается за это. После ужасного пиршества она почти сдается, — сказал Перегрин. — Макбет бессвязно говорит о других преступлениях. Она едва его слушает. Всегда будучи реалисткой, она говорит, что им нужен сон. Когда мы в следующий раз видим ее, она действительно спит и говорит такие вещи, которых не сказала бы бодрствуя. Она слишком сурово обходится сама с собой, и теперь ужас находит выход в ее снах.

— А что же ее муж все это время? — громко спросил Дугал. — Бога ради, она вообще о нем думает?

— Нам этого не говорят, но… нет. Полагаю, она какое-то время продолжает залатывать страшные дыры, которые появляются на его внешней личине, но она не притворяется, что любит его или даже испытывает к нему хоть какой-то интерес. Она не любит его и не сочувствует ему. Когда мы в следующий раз его видим, Дугал, он наполовину безумен.

— Вот спасибо!

— Ну, растерян. Но какие слова! Они просто льются из него потоком. Само отчаяние. «До слов последних в книге нашей жизни»[98]. Знаете, я всегда поражаюсь тому, что пьеса не становится скучной. Главный герой безнадежен с точки зрения героических образов. Волшебство творят его монологи, Дугал.

— Наверно, так и есть.

— Это правда, и ты это знаешь, — с готовностью сказала Мэгги. — Ты точно знаешь, что делаешь. Правда ведь, Перри?