Читать книгу "Серебряные ночи - Джейн Фэйзер"

– Я совсем не устала, Таня! – Но протестовать было бесполезно. Татьяна увлекла ее за собой в дом.

– Теперь она в надежных руках, – хмыкнул Голицын, наблюдавший за этой сценой. Потом обернулся к Адаму и коротко бросил: – Когда?

– В октябре.

– Дмитриев?

– Представления не имеет.

– Ты уверен?

– Уверен.

– Ну что ж, пора пропустить стаканчик-другой, заодно расскажешь мне все подробности, не так ли? Пока она под этой крышей, хочу, чтобы она ни о чем не беспокоилась, кроме того, что ей необходимо. Спокойная беременность – залог легких родов, это тебе любая женщина скажет. – Глубокомысленно изъяснившись, князь Голицын увлек гостя в библиотеку и плотно притворил за собой дверь.

После такой поддержки Адам почувствовал себя значительно легче. В этом доме Софи не дадут в обиду, ее будут холить и лелеять; он может спокойно оставить ее без лишних опасений на время поездки в Варшаву. Когда вернется, до родов еще останется много времени, А что будет потом… Что ж, чему быть, того не миновать.

Он уехал через два дня. Софи проводила его верхом до границы родового поместья.

– Да поможет тебе Бог, – пожелала она ему на прощание. – Все будет хорошо. Возвращайся скорее.

– Жди меня к именинам, – напомнил Адам, касаясь ее руки. – И еще, Софи… – Легкая улыбка тронула его губы. – Обещай, что будешь вести себя так, как советуют знающие люди.

– Теперь у меня небогатый выбор, – откликнулась она, улыбнувшись в ответ. – Татьяна охраняет меня, как волчица своего единственного волчонка. – Долгим взглядом она посмотрела в серые глаза, словно пытаясь проникнуть в душу, и наконец мягко вымолвила: – Ну, с Богом. В путь! А то мы так можем прощаться до бесконечности.

Он прикоснулся рукой к губам, послав ей воздушный поцелуй, и легким галопом поскакал по извилистому широкому белому тракту, теряющемуся в бескрайней степи.

Князь Павел Дмитриев покинул Высокую Порту и по-восточному гостеприимного султана в июне. Он имел предписание направляться прямиком в Санкт-Петербург, где в июле ожидали прибытия императрицы. На время августовской жары двор будет распущен; все разъедутся по своим загородным домам на берегу Финского залива. Павел Дмитриев тоже собирался в деревню, в свое поместье под Калугой. Проезжая по Крыму, по бескрайним степям, залитым летним солнцем, он предавался приятным размышлениям. Своим пребыванием при дворе Османской империй он остался весьма доволен, а особенно доволен обществом нескольких молодых турчанок, которых ему выделил султан на время визита в духе все того же восточного гостеприимства и в знак особого уважения.

Со всем энтузиазмом увлеченного исследователя Дмитриев посвятил себя изучению всего, что касалось образа жизни турков, и нашел его исключительно близким собственным представлениям. Нравы и обычаи, преобладающие в Османской империи, во всем за исключением религии удивительным образом совпадали с нравами, господствующими среди русской помещичьей знати. Разумеется, в России было запрещено многоженство, но многие русские помещики тем не менее имели собственные гаремы из числа крепостных крестьянок. Мусульмане распространили свои семейно-бытовые принципы даже на правительство. Для них считалось недопустимым, чтобы женщина имела хоть какую-то власть. Только в пределах гарема ее власть могла распространяться исключительно на женщин и зависела от того, насколько она удовлетворяет своего господина.

Россия не была столь последовательна в таком отношении к женщине. Если в кругу семьи власть мужчины оставалась непоколебимой, то женщины, столь же беспощадные в борьбе за эту власть, как и мужчины, в политической истории страны были не редкостью. Павел Дмитриев, которого никто не мог бы упрекнуть за малейшую критику в адрес государыни и которому в голову не пришло бы осмелиться не подчиниться ее воле, предпочитал относиться к присутствию женщины на российском троне как к недоразумению, которое должно разрешиться само собой со смертью правительницы и переходом власти к ее сыну.

Со всей четкостью перед ним предстал образ бесплодной жены, от мыслей о которой он никогда не мог избавиться. Вслед за этим с холодной мстительностью он подумал, что уже недалек тот день, когда он сможет приступить к исполнению своего намерения примерно наказать ее за все равнодушие, за непокорность, за то, что она не дает осуществиться его сладким мечтам о мести Голицыным. Но теперь он отомстит ей за все. В уединении калужского поместья, вдали от сердобольного ока государыни, он научит Софью Алексеевну всему, что усвоил в Высокой Порте.

По прибытии в Петербург Дмитриев незамедлительно направился в Зимний дворец. Императорский вояж закончился совсем недавно; теперь двор готовился перебираться на август в летнюю резиденцию – в Царское Село. Все ощущали тоскливое опустошение после возвращения на грешную землю из волшебной сказки; иллюзорный мир канул в прошлое.

Екатерина приветливо встретила своего генерала, сердечно поблагодарила за оказанную услугу по установлению дипломатических отношений с султаном. И только потом сообщила, что на обратном пути, находясь в Киеве, жена его выразила желание навестить деда.

– Я разрешила ей покинуть нас до декабря, – расплылась царица в мягкой улыбке. – Я не стану возражать, если ей захочется переждать зиму в Берходьском, но, разумеется, решать тут тебе, князь. – Вы очень добры к моей жене, ваше величество, – проговорил с поклоном Дмитриев, пряча глаза, чтобы не показать вспыхнувшую с новой силой ярость при мысли о том, что его опять оставили с носом. Складывалось ощущение, что все в каком-то заговоре против него. – Думаю, мне нелегко будет пережить расставание до окончания зимы.

– В таком случае тебе следует написать ей о своем решении, – более прохладно заметила Екатерина. – Полагаю, она не станет пренебрегать своими супружескими обязанностями.

– Надеюсь, – кисло откликнулся он.

– Благодарю тебя, князь, – совсем холодно взглянула на него Екатерина и углубилась в бумаги, лежащие на столе, давая понять, что аудиенция окончена.

Четыре месяца. Он ждал много лет удачного стечения обстоятельств. Еще четыре месяца погоды не сделают.

После отъезда Адама начали твориться странные вещи. Софи, обычно оживленная и постоянно рвущаяся на волю, стала молчаливой, замкнутой, углубленной в себя. Казалось, она полностью сосредоточена на той жизни, которая существовала внутри. Ее тело, словно почувствовав, что необходимость таиться от постороннего глаза исчезла, все больше раздавалось. На лице блуждала отрешенная улыбка, движения ее, не утратив изящности, стали размеренными; полная бодрости еще недавно походка обрела плавность.

Голицын отмечал ее рассеянность; когда он пытался заговорить с ней о выборе подходящей семьи для новорожденного, она смотрела непонимающе, словно он обращался к ней на чужом языке, и уходила от разговора. Это, по его мнению, не предвещало ничего хорошего, но князь надеялся на возвращение Адама, который как никто другой мог помочь ей пережить жестокую необходимость отказа от материнства.