Читать книгу "Ее величество Тайга. Рысь Кузя - Эльмира Нетесова"

Кузя любила свою тайгу, ее запах, голоса и песни. Вон внизу, прямо под ее елкой, семейство горностаев поселилось недавно.

Мелкий, красивый зверь. Особо по зиме. Когда шубка его становится белой, с голубым иль желтым отливами. Лишь на ушках и кончике хвоста черный цвет остается.

Глаза у горностая — черные бусины. Юркий ласковый зверь. У лесника на ладони помещается. Сахар и пряники наловчился прямо из кармана у Акимыча промышлять. Сердится, когда тот гостинец не приносит. А если нащупает, пронюхает сладость, тут же шмыгает к подружке в нору. Целый день лакомством хвалится, самому пропитание добывать не надо — грызи готовое и жирей.

Горностай — не дурак. Знает, где селиться. Рысь его не тронет. А от ее охоты что-то всегда перепадет и малому зверю.

То зайчатины, то оленины иль другой кусочек мяса с лежки упадет. Рысь не поднимет. А горностай — не гордый. Зачем добру пропадать да сойкам уступать?

Нет мяса — потроха оставят. И на том спасибо. Самому зверя не завалить.

У горностая конкурентов на соседство много. На рысьих участках, под лежками и дуплами, селятся соболи, норки, кунички.

Дружат они и с хорьками. Этот зверь — любимец всякой мелкоты. А все потому, что кормилец. Поймает хорек куропатку, и если не совсем голоден, то кровь из нее высосет, а все остальное другим оставляет. И, главное, никогда добычу ни мочой своей, ни запахом не метит. Ешь, кто хочет.

Добрый зверь. Красивый. Но, видно, от того, что кровь любит, мех у него — темная медь с оттенком крови.

Не любую кровь — птичью предпочитает. Может и зайчишку погубить. За что сам добычей становится. Рысь такое издалека чует. Потому после заячьей охоты из норы по нескольку дней не вылезает: ждет, пока запах добычи не выветрится.

Знала Кузя, что и у горностая, и у хорька зубы мелкие, но острые. От многих врагов своих они отбиться смогут, себя и семьи защитить. Но не от рыси.

И если с хорьком рысь сводит счеты за добычу, то горностая тоже иногда рыком пугает. Тот на мышей горазд. Уж если завелся под елкой, даже мышиного хвоста Кузе не перепадет. Всех сожрет горностай, сколько на него ни шипи. Но… зато ни одна медянка к ели не подползет.

Все ползучее горностай перещелкает на своих зубах. Никого не боится. Уж иль змея — ему все равно. Чем крупнее, тем лучше. Прыгает на змеиную голову из-за куста. Когтистыми лапами ухватится, зубы-колючки воткнет в шею, и крутись змея сколько хочешь, покуда не отгрыз голову, горностай ни за что не отцепится.

Рыси медянок не любят. Да и ужей. Те птичьи кладки живьем глотают. И мышей не обходят вниманием. Влезет уж в любую нору незваным гостем, и от мышиной семьи даже запаха не останется.

Рыси ужей не любят. Зашуршит он в траве, — словно добыча крадется. А это безногий промышляет. На него даже рычать противно. Ни зубов, ни когтей, ни голоса — сплошное пузо с глазами.

Попробовала его по молодости Кузя на зуб, с неделю в пасти пахло гадко.

Ужей в тайге промышляли и ежи. Схватит колючий безногого за голову, перекусит что-то ему и волокет ежатам в нору. Те дня три с толстыми брюшками бегают. Сытые и довольные.

Ежи все лето ели ужей. А если его к осени удавалось поймать, то, считай, ежик всю зиму спокойно спать будет — жир нагулял.

Кузя посмотрела вниз. Там еще все норы снегом занесены. Спят таежные обитатели. Семьями и поодиночке. На мороз осмеливаются выскочить лишь те, кто хорошо бегает, прыгает, у кого мех пушистый, а значит, и теплый.

Кузя знает, как нелегко теперь ужу. Тот один в норе. Холодный. Не ест, почти не дышит. Заснул, будто умер, до весны.

Медянки хитрее. Под корни старых деревьев на зиму прячутся. Там теплее. Не смерзнешься с землей в ледяной ком.

Медянку, если чутко прислушаться, можно почуять и услышать. Она и зимой живет.

Единственное, чего боятся зимой безногие, это муравьиного соседства. Правда, на зиму мураши глубоко в землю уходят, метра на три. Случалось, попадали в нору ужа. И тогда, как ни крутись безногий, живьем в тайгу не выползет. Облепят его муравьи со всех сторон, все соки высосут. Случалось, тот и проснуться не успевал.

Рыси муравьев не трогали. Хотя медведи поедали их целыми муравейниками.

Муравьи рысям помогали. С весны, добравшись до лежек, забрызгивали их своей кислотой щедро. Потом и в дупле, и в лежке ни одна посторонняя козявка, ни один таежный клоп не выживал. Ведь если попадали в дупло, то без когтей и клыков выгоняли рысь из жилья. Несносный его запах никто не мог выдержать. Ни один зверь. Таежный клоп для всего живого — сущее наказание.

Летом ползает по листьям, — тлю жрет. Даже гусеницу и слизняков. А по осени начинает искать место спячки. В одиночку не зимует. Ему обязательно соседи нужны. Кто б зимой жилье согревал. Потому что сам он себя не согреет. И холодов не переносит. Но попав в соседи, изгадит вонью все жилье. Годами его стойкий запах держится. А если обитатели покинут из-за него нору иль дупло, замерзнет клоп насмерть. Но отложит кладку, чтоб по весне потомство на свет вылезло.

К Кузе тоже один такой заполз в лежку. Правда, скоро весна наступила, — долго не задержался.

Единственное, чего клопы не терпят, это когда обитатели норы, желая прогнать вонючку, мочатся на них. Приходится менять жилье. Но не всякий станет в норе мочиться.

Не боится клопов лишь ежик: живо на зуб возьмет, враз накажет подселенца.

Кузя даже завидовала ежам. Такую букашку даже она, зубастая и с когтями, а одолеть не может.

Иные рыси из-за клопа по нескольку дней в дупло не лезут: пусть тот замерзнет насмерть.

Кузя знала: каждая жизнь в тайге за счет другой жизни существует. И не только звери. Даже птицы. Не стань комарья и мошки, гусениц, слизняков, бабочек, жучков, древесных и дождевых червей — затихнет тайга, умолкнет громкое звонкоголосье: переливы, свист, щебет, щелканье. А что станет с тайгой без птиц? Здесь всякая жизнь нужна и дорога. Не понимают этого лишь чужаки.

Тайга… У нее нет начала и нет конца. Она, как всякая жизнь, уж если живет, то каждой травинкой радуется, каждой фиалкой смеется. Гудит, стрекочет, рычит и стонет, пищит и всхлипывает. На то она и тайга.

А уж если не суждено жить, то гибнет. И тогда ничего не останется от тайги.

Слышала Кузя и о таком. От старых зверей и от лесника. Те всякое в жизни повидали.

Но о таком даже слушать было страшно, и Кузя прочь отогнала черные воспоминания.

Тайга… Родившиеся в ней не только любят ее, они живут ею — одним дыханием и теплом, одним сердцем и заботой. Их не разделить. Кто для кого дышит, кто кем больше дорожит?

Для тайги дорого все живое в ней.

Кузя прислушалась. Вон по соседству рысь вскрикнула протяжно, радостно. Котята появились. Новые жизни, новые хозяева. И тайга обрадовалась; не отняла болезнь живность, не выкосила. Вон уж сколько народилось в ней! Пищат, сопят, на все голоса заявляют о себе малыши.