Читать книгу "Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак"

«Значит, [им нужно было] не очернить[626] Б. Л., – писала Ирина. – Значит, что-то другое. Иногда казалось, что это просто месть. Месть ему. Как же так? Жил свободно, не покривил душой, даже когда занесли над ним опричный топор, говорил, что думал и делал то, что считал своим долгом, «ни единой долькой не отступился от лица», и – умер в своей постели! Героем! Это уже ни на что не похоже. И вот, чтобы другим не повадно было, совершается и расправа – над самыми беззащитными, как им казалось. Ведь это механизм не только уничтожения, но и унижения, растаптывания – мало убить, надо вдоволь поиздеваться, ошельмовать перед всем светом, добиться жалких признаний, ползания на животе…»

«Пастернак – слишком известное имя,[627] чтобы на долгое время навесить на него ярлык врага, – отмечала впоследствии Ольга. – И потому после смерти Б. Л., когда можно было уже не опасаться, что он преподнесет новый сюрприз (вроде стихотворения «Нобелевская премия»), власти предпочли поместить его в пантеон советской литературы». Даже его заклятый враг Сурков «сделал поворот на 180 градусов: объявил, что Пастернак был лично им уважаемым, честным поэтом».[628] Ненависть Суркова теперь обратилась против Ольги: «Подруга поэта Ивинская – авантюристка, заставившая Пастернака писать «Доктора Живаго» и передать его за границу, чтобы лично обогатиться».

30 января 1961 года американский журнал Newsweek сообщил о заключении Ольги под стражу:

«Очевидно, месть важнее справедливости[629] – месть, которую кремлевские чиновники от культуры не осмеливались обрушить на самого́ всемирно известного Пастернака, так же как не смели наказать прославленного пианиста Святослава Рихтера за то, что он играл на похоронах Пастернака. Сверх того, большинство западных экспертов усматривают еще один мотив. Если бы госпожу Ивинскую удалось запятнать как «фам фаталь», которая «испортила» стареющего писателя, правительство смогло бы избежать позора «Доктора Живаго» и предъявить свои права на раннего Пастернака как на великого советского поэта. Уже создана официальная комиссия в Москве, чтобы заняться этим, но вряд ли мир согласится, чтобы истину Пастернака превращали в такой обман».

Ольга была официально арестована 18 августа 1960 года. Пару недель спустя, 5 сентября, КГБ пришел за Ириной.

На Лубянке Ольгу допрашивал заместитель главы КГБ Вадим Тикунов. Этот толстяк сидел за огромным письменным столом, размахивая экземпляром «Доктора Живаго»: «Ловко вы замаскировались, – произнес он угрюмо. – Но нам-то известно, что роман не Пастернак писал, а вы. Вот что сам Пастернак пишет…». И вдруг перед глазами Ольги «поплыли Борины журавли». Борис писал: «Это все ты, Лелюша! Никто не знает, что это все ты, ты водила моей рукой, стояла за моей спиной – всем, всем я обязан тебе».

Ольга «спросила толстую тушу, ехидно и уничижительно смотревшую… крохотными щелками глаз, спрятанных за пухлыми подушечками щек: «Вероятно, вы никогда не любили женщину[630] и не знаете, как любят, и что в это время думают, и что в это время пишут».

Не обратив никакого внимания на ее слова, Тикунов продолжал: «Это до дела не касается, Пастернак сам признаётся[631] – не он писал! Вы его во всем подстрекали, он до вас не был так озлоблен. Вы совершили преступление и с заграницей связались».

Спустя три месяца Ольга и Ирина предстали перед народным судом в Москве. Пять дней, с 13 по 18 декабря 1960 года, продолжался фарс «разбирательства». «Не только само дело – подделка,[632] но и процедуры были фальшивкой: все было основано на лжи от начала до конца», – говорила Ольга. Мать и дочь обвинили в преступлениях против государства, включающих контрабанду. Примечательно, что о ходе суда советская пресса не обмолвилась ни словом. Однако кое-какие подробности дела дважды просачивались в зарубежные репортажи. Ольге предъявили обвинение в получении денег в советской валюте, нелегально ввезенных в Советский Союз большими суммами в разное время, в то время как Ирину обвинили в помощи и соучастии в этих преступлениях. В качестве доказательства против нее была использована встреча с Миреллой Гарритано, когда Ирина забрала портфель для Бориса, думая, что в нем лежат книги.

Никто из тех, кто покупал советскую валюту за границей и провозил ее – предположительно незаконно – через границу в Советский Союз, чтобы передавать Пастернаку через Ольгу и Ирину, на допрос вызван не был.

Серджо Д’Анджело, горя желанием привлечь внимание общественности к бедственному положению Ольги и Ирины, в январе 1961 года опубликовал в английской газете Sunday Telegraph статью, в которой признавался, что был инициатором схемы доставки авторских вознаграждений Пастернаку, когда тот был жив, и получил согласие Пастернака на эти действия. Он также признавал, что продолжал переводить деньги Ольге после смерти Пастернака согласно распоряжениям самого Бориса.

В своей статье Д’Анджело указывал, что он как организатор операций, в которых Ольгу можно обоснованно назвать только соучастницей, сам в 1960 году побывал в Советском Союзе. Он задавал вопрос: как советские власти могли позволить ему провести в Москве неделю в последние дни августа и начале сентября, то есть после Ольгиного ареста, впустить в страну и выпустить из нее, и пальцем не тронув?

В заключение Д’Анджело писал:

«На самом деле за Пастернаком[633] и Ивинской велось слишком пристальное наблюдение, чтобы любая схема передачи денег из-за границы могла работать, оставаясь невыявленной. Советская милиция знала, что́ происходит. Но предпочла ничего не предпринимать, пока Пастернак не умер.

Из всего вышесказанного ясно, что советские власти были заинтересованы не в том, чтобы поймать и наказать истинных контрабандистов незаконно приобретенной советской валюты, ввозимой из-за границы, а в использовании этой возможности для того, чтобы наложить самое суровое из возможных наказание на Ольгу Ивинскую и ее дочь, вовлеченных в действия, о которых советские спецслужбы с самого начала имели полную информацию».

Незадолго до смерти Пастернак писал Жаклин де Пруайяр в Париж, что, если он пришлет телеграмму со словами, что кто-то подхватил скарлатину, это будет означать арест Ольги. Борис добавлял: «В этом случае надо бить во все колокола, как было бы сделано ради меня, ибо удар по ней – это на самом деле удар по мне». Литературные деятели Запада изо всех сил старались бить в колокола ради Ольги. Грэм Грин, Франсуа Мориак, Артур Шлезингер-младший – все они писали советским властям, а Бертран Рассел обратился лично к Хрущеву. Дэвид Карвер, генеральный секретарь ПЕН-клуба, пытался воздействовать на Алексея Суркова, который стал к тому времени главой Союза советских писателей. Серджо Д’Анджело писал Суркову в язвительном открытом письме: «Вы всегда ненавидели[634] Пастернака и, руководствуясь этим чувством, совершили на посту первого секретаря Союза писателей ряд необдуманных поступков, которые оказали медвежью услугу вашей стране». Далее он делал вывод: «Смерти Пастернака недостаточно для того, чтобы удовлетворить вашу злобу, и вы ныне обрушиваете ее вместе с бранью и клеветой на двух беззащитных женщин, которые, кроме прочего, серьезно больны. У меня нет никаких иллюзий, и я не думаю, что вы найдете возможным изменить свое поведение или продемонстрировать умеренность и человечность. Но и вы, со своей стороны, не должны иметь каких-либо иллюзий насчет того, что «закрыли бесполезную переписку об аферах Ивинской», как вы пишете в своем письме: совесть всех цивилизованных и честных людей не позволит ей стать «закрытой», пока не свершится справедливость».