Читать книгу "Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы - Яцек Комуда"

– Я не был его слугой, не стану и твоим, – прошипел парень. – Не нужно сцен перед этими бедолагами, что они о нас подумают? Отче мой! – Кроше запечатлел поцелуй на щеке пророка. Целовал долго, страстно, Вийон заметил язык, что двигался у него во рту. – Боюсь, тебе придется исчезнуть, мой старый, добрый батюшка. Сгинь! Сгинь, проклятый!

Одним движением он наклонился над щекой пророка. Вийон думал, что он хочет запечатлеть на ней еще один поцелуй, но Кроше вцепился зубами в бледное тело. В бесовской ярости стиснул челюсти, рванул, выхватывая кусок кровавого мяса. А потом схватил пророка за глотку. Сжал пальцы так, что затряслись у него руки, сдавил крик, рождавшийся на губах Господа из дуба, и засмеялся яростно.

Вийон вскочил на ноги. Схватил фонарь, отступил под стену, шагнул к двери главного нефа церкви, где ранее проделал себе проход в колючих ветвях.

Деревянный пророк затрясся. У него не было рук, чтобы защищаться от Кроше, они еще не сформировались окончательно, торчали культями, вросшими в дерево.

Он дернул головой, вздрогнул всем телом.

Вийон отходил все дальше. Хотя шестое чувство и здравый смысл подсказывали ему как можно быстрее убегать, он не мог отвести взгляд от этой сцены. Ему были интересны последние секунды жизни Деревянного пророка, а в том, что тот не сумеет защититься от ярости Кроше, поэт нисколько не сомневался. Смотрел на эту схватку широко раскрытыми глазами, поглощая ее, словно сценку на алтаре собора. Мерцающий свет фонаря, желтый отсвет, падающий на бледное тело пророка и покрасневшее, потное от усилий лицо Кроше были настолько нереальны, что Вийону казалось, будто глазам его предстала сцена библейской битвы, которую следует запомнить столь же отчетливо, как и битву мифического Тезея с Минотавром в подземном лабиринте Миноса.

Но нынче все было иначе. Миф был разрушен. Минотавр показал свое истинное лицо.

Из старой исповедальни, из кучи разбитых лавок, деревянных бочек и инвентаря, сложенного в ризнице, с деревянным скрипом и шорохом выстрелили вдруг длинные гибкие плети. Колючие ветки упали на Кроше, словно щупальца кракена, оплели его, воткнулись тысячами шипов в руки, спину, голову, глаза и живот. Сжали его так, что малец на миг исчез с глаз поэта.

А потом разорвали его на мелкие кусочки, запятнав стены и каменный пол брызгами крови. Вийон заорал – от Кроше буквально ничего не осталось. Ни косточки, ни кусочка тела. Малец исчез, разодранный деревянными когтями слуг пророка.

«У него есть власть над деревом», – вспомнились ему слова священника.

Тихий скрип в тишине, что воцарилась после казни Кроше, заморозил сердце поэта. Деревянный пророк поднял голову, взглянул Вийону прямо в глаза.

– Поклонись мне, сыне. Прииди ко мне и более не тревожься.

13. Огонь очищения

Вийон сбежал. Просто бросился к дверям – как лань, преследуемая волками. Кинулся к главному церковному нефу. Иисус Назарейский, отверстие, которое он проделал в зарослях, все еще было заметно, хотя колючие ветви уже задрожали и начали перекрывать его.

Не обращая ни на что внимания, поэт нырнул в заросли. В диком отчаянии стал продираться на другую сторону; шипы цеплялись за остатки его порванной робы, раздирали в хлам рубаху и кожу на локтях и спине. И он прорвался. Влетел в главный неф, остановился, задыхаясь.

Оглянулся. Не мог удержаться, чтобы не взглянуть на Деревянного пророка. Сквозь дверь видел лишь небольшую часть ризницы, каменную стену, на которую свет оставленного внутри фонаря отбрасывал черную тень от висящей на кресте фигуры.

– Поклонись мне, сыне!

Голос долетал отовсюду, разносился эхом по темному нефу и молельням церкви. Ввинчивался в уши Вийона, словно свист палаческого меча. Поэт молчал. Смотрел на тень бьющейся на кресте фигуры; знал, что Господь из дуба хотел бы оторваться от креста, вырвать обрубки рук и ног, словно насекомое, стремящееся покинуть пустую скорлупу оставленной куколки.

Он развернулся и помчался к главным дверям церкви.

Тихий шелест преследовал его по пятам. Колючие ветки одна за другой высовывались из деревянных лавок и главных ворот, ползли к нему, словно щупальца, чтобы поймать поэта в змеиные объятия.

Что делать? Господи, помоги!

Вийон выхватил было кинжал, но опустил руку. Чем могла бы ему помочь чинкуэда из миланской стали? Он хорошо знал, что колючие заросли разорвут его на куски с той же легкостью, как минуту назад – Кроше, даже будь он одет в полный рыцарский доспех. В поединке с терниями его кинжальчик был бы не более полезным, чем литания к Святейшей Богоматери – против удара двуручного меча.

Колючие ветви приближались к нему с хрустом и шорохом. Загородили дорогу к двери. Вийон отступал под стену, пытаясь держаться как можно дальше от деревянных частей строения.

– Поклонись мне, сыне!

От этого голоса раскалывалась голова, словно была ядром пороховой гранаты. Вийон отступил уже под каменную колонну, ударился спиной о какой-то постамент, глянул в сторону – и вдруг замер.

Рядом с ним стояла статуя Марии. Под ней каменный постамент был облеплен сотнями свечей. На полу, рядом с огромными пятнами расплавленного воска, стояли масляные лампы – видимо, их гасили на ночь, когда церковь закрывали.

Огонь! Дерево боится огня.

– Поклонись мне!

Поэт сорвал со спины робу – ту несчастную тряпку, в которую превратилась его одежда после столкновения с терновым кустом, – разбил над ней глиняную лампадку, вылил масло, схватил новый светильник.

Колючие побеги были все ближе, жестокие и неумолимые. Несущие меч, но не мир тем, кто не поклонился Деревянному пророку.

Терновая ветвь коснулась его ноги, обвилась вокруг щиколотки в тот миг, когда он доставал из сумочки трут и огниво, высек первую искру, вторую, третью…

Пронзительная, острая боль прожгла его. Он с отчаянием ударил металлом о кремень еще и еще раз, высекая искры дрожащими руками.

– Молю… гори… огонь… Маленькая моя искорка… Иисусе Христе!

Огонек выстрелил вдоль рукава пропитанного маслом одеяния. Побежал дальше, разгоняя мрак, выстрелил вверх, забился, загудел. Вдруг вокруг поэта сделалось светло словно днем.

Вийон схватил пылающую тряпку, крутанул ею вокруг себя, ударил по терниям, по ползущим к нему веткам – и те отдернулись с писком, хрустом и шелестом.

– Огонь! – крикнул он изо всех сил. – Пусть вас поглотит ад, проклятые!

С яростью схватил еще один светильник, плеснул маслом на спутанные терновые ветви, ударил пылающей тканью. Живые заросли занялись огнем, отскочили, освободив больше места, и Вийон почти почувствовал, как там, в ризнице, шевельнулся на кресте пророк, а с уст его сорвался мучительный рев.

– Распну тебя, проклятый ты бес! – завыл поэт. Одним движением метнул масляную лампадку на деревянные скамейки, из которых один за другим выскакивали колючие побеги. Какая-то ветка хлестнула его по затылку – он отогнал ее огнем, зажег свечу и кинул ее прямо в лужу разлитого масла. Пламя выстрелило вверх, загудело и зашумело, лизнуло исповедальню, пробежалось по деревянным лавкам, поднялось вверх. А потом запылали деревянные кресты под стенами.