Читать книгу "Сто дней Наполеона - Эдит Саундерс"

Именно тогда Реньо, который вместе с другими министрами покинул сессию в Елисейском дворце, чтобы присутствовать на заседании палаты депутатов, сообщил Лафайету обо всем, что до сих пор происходило на заседании кабинета. Лафайет, посоветовавшись с Ланжюинэ, президентом палаты, решил действовать немедленно. Взойдя на трибуну, он обратился к сосредоточенно слушавшей его публике:

«Господа, если после стольких лет здесь вновь звучит мой голос, который, я полагаю, здесь узнают все старые друзья свободы, то это лишь потому, что я считаю своим долгом привлечь ваше внимание к опасности, угрожающей нашей стране, спасти которую можете только вы. Ходили зловещие слухи, и теперь они, к несчастью, подтверждаются. Настало время сплотиться вокруг старого трехцветного знамени, знамени 89-го года, свободы, равенства и общественного порядка. Только это правое дело мы должны защищать как от внешних претензий, так и от внутренней угрозы. Господа, может ли ветеран этого святого дела, который никогда не был вовлечен ни в какие фракции, предложить некоторые предварительные решения, необходимость которых, надеюсь, вы сами увидите?»

За сим последовала горячо одобренная резолюция, согласно которой палата депутатов защищалась от любых попыток узурпировать ее власть:

«Палата объявляет о начале непрерывной сессии. Любые попытки ее роспуска являются государственной изменой, и любой, кто попытается это сделать, является предателем своей страны и будет рассматриваться, как таковой.

…Военный министр, министры иностранных дел, внутренних дел и полиции приглашаются немедленно собраться в палате представителей».

Предложение было принято единогласно. Это был coup d'etat в пользу парламентских институтов. Согласно Acte Additionnel, Наполеон был уполномочен распустить палаты по своему желанию. Однако теперь депутаты боролись за право согласования с ними каждого его шага. Наполеона перехитрили, отныне он не мог закрыть парламент иначе как силой, а сила привела бы к гражданской войне.

По окончании дебатов в палату пэров и к Наполеону были отправлены послы, чтобы уведомить их о принятом решении. Но задолго до того, как это произошло, Реньо поспешил в Елисейский дворец, чтобы проинформировать об этом императора, который все еще беседовал с советом министров.

В этот момент Наполеон увидел перспективу своего поражения гораздо более ясно, нежели на поле Ватерлоо. «Нужно было распустить их еще до отъезда, — сказал он. — Это конец. Они погубят Францию».

В свете этого нового удара все вокруг него приобрело оттенок неопределенности. Только Люсьен оставался твердым и высказывался за использование силы. Люсьен, месяц назад демонстрировавший высочайшее благоразумие и убеждавший брата отречься, ныне придерживался противоположных взглядов. Он использовал свое красноречие, призывая Наполеона к суровым мерам. На самом деле месяц назад Наполеон мог выложить несколько козырных карт — и потому мог надеяться отречься с соблюдением приличий и на разумных условиях. Сейчас у него не было никаких карт, терять ему было нечего, и он вполне мог пойти на риск. Люсьена, который был в своем роде очень честолюбив, хотя никогда не искал монаршего титула, теперь преследовало видение того, как семью Бонапарта смешивают с грязью, возможно, даже отправляют в изгнание из Европы, он чувствовал, что пришло время невиданных испытаний. Он умолял Наполеона быть твердым и добиться абсолютной власти. Но Даву, отважный человек, ранее на том же собрании высказывавшийся в пользу силовых мер, на этот раз сказал, что все кончено. Как военный министр, он не был готов на действия, могущие привести к гражданской войне в тот момент, когда на Францию двинулась вся Европа. «Время для действий упущено», — сказал он.

Хотя Наполеон и пребывал в нерешительности, мнение Даву не могло не произвести на него впечатления. Он сказал, что отречется в случае необходимости, но сейчас не будет принимать никаких решений. Он отказался предоставить своим министрам возможность предстать перед депутатами, придя в ярость оттого, что они будут отчитываться перед гораздо менее значительными людьми. Однако он отправил Реньо в палату представителей и Карно — в палату пэров с примирительной запиской, создававшей впечатление, что император, посоветовавшись со своими министрами, готовил предложения по разрешению той опасной ситуации, в которой оказалась страна. Эти предложения вскоре будут представлены.

В это время палата пэров открывала свое заседание в Люксембургском дворце. Между половиной второго и двумя часами записка была зачитана обеим палатам. Это никоим образом не произвело на них благоприятное впечатление. Карно добрался до палаты пэров раньше того, как ее члены узнали о действиях Лафайета. Когда чтение записки Наполеона было окончено, в собрании повисла гнетущая тишина. Никто не сказал в ответ ни слова. Прошло несколько минут, и внезапно из палаты депутатов прибыла записка, содержавшая сведения от Лафайета. Вновь наступило оживление, собравшиеся вздохнули с облегчением. «Палата представителей подала нам прекрасный пример!» — выкрикнул кто-то, и вскоре после этого пэры приняли резолюцию. Затем они объявили в своем заседании перерыв.

Наполеона, который все еще оставался со своими министрами, хотя официальное совещание с ними, по-видимому, закончилось в начале дня, постоянно информировали о малейших изменениях ситуации. Недовольство верхней палаты явилось дополнительным ударом. Теперь, когда палата пэров эхом отозвалась на требование депутатов немедленно видеть его министров, все труднее было не признавать власть парламента, не обращая внимания на это требование. Ему не хотелось этого делать, но теперь он еще меньше, чем прежде, мог захватить власть силой. Поэтому он пытался выиграть время. Позволив некоторым из своих министров предстать перед парламентом, он поставил во главе них Люсьена и предоставил ему как commissaire extraordinaire полномочия блюсти его интересы, его право на это было прописано в Acte Additionnel. Более того, он одарил министров второй запиской, уведомляющей их о том, что возможно начать переговоры о мирном соглашении, что его представители готовы поделиться любой требуемой информацией; все это заканчивалось мольбой о союзе между тремя столпами государства.

В шесть часов Люсьен и министры прибыли в Пале-Бурбон. После того как парламент по его просьбе начал заседание за закрытыми дверями, Люсьен зачитал эту записку, за ним выступили Даву, Коленкур и Карно, изо всех сил старавшиеся выглядеть оптимистично, разглагольствуя о военных ресурсах страны и международной ситуации. Все было бесполезно. Тогда поднялся Жэй и бросил министрам перчатку, потребовав от них сказать, действительно ли они полагают, что Франция может отразить натиск объединенных армий всей остальной Европы и что наличие на троне Наполеона не является основным препятствием к заключению мира. Далее он предложил, чтобы парламент отправил к Наполеону группу депутатов с прошением об его отречении и предупреждением, что в случае отказа его объявят низложенным.

Люсьен взошел на трибуну, чтобы защитить позиции брата. Это ложь, кричал он, что союзники борются только за то, чтобы убрать Наполеона. Они бились за то, чтобы вторгнуться во Францию и поделить между собой ее провинции. «Атаке подвергся не Наполеон, а весь французский народ. А вы еще предлагаете, чтобы Франция осталась без своего императора!» Речь его была страстной и убедительной, и лишь самые ясные из присутствующих голов могли вспомнить, что союзники могли легко прибрать к рукам Францию еще в прошлом году, если бы таково было их желание. На самом деле он пытался поддержать статус своей семьи, и, разжигая эмоции, говоря об ответственности за разрушение государства, он грозил депутатам вечным бесчестьем, если они не исполнят свой долг по отношению к Наполеону.