Читать книгу "Аргентина. Крабат - Андрей Валентинов"

Ильза Веспер спала.

Морфей, капризное, непредсказуемое божество, в эту ночь оказался по-своему добр. В ее снах не было ни Замка Измены, ни падающей двери, ни кучки красноватого угля на полу. Женщина забыла всех, кого довелось убить, даже О'Хару, снившегося ей почти каждую ночь. Зато она увидела черный каучуковый мячик, любимую игрушку (игрушку ли?) ее мужа, Марека Шадова. Во сне мячик заметно вырос, мир же исчез, превратившись в огромный многогранный кристалл, опутанный тонкими белыми нитями. Она находилась в самой середине, а каучуковый кругляш безостановочно и упрямо носился из угла в угол, от одной грани кристалла к другой. Женщина знала, что шевелиться нельзя, стояла ровно, боясь лишний раз вздохнуть, но черный шарик все равно сумел ее почуять и с каждым разом пролетал все ближе и опаснее.

А потом женщина догадалась, что мячик — никакой не мячик и не игрушка. Он и есть Марек Шадов, ее случайный муж, о котором она так и не сумела ничего толком узнать. Кай из детской сказки — Крабат из древней легенды. И его судьба столь же непредсказуема и своенравна. От одной грани кристалла — к другой, не оглядываясь назад, по белой нити — дороге, известной лишь ему одному.

— Крабат!.. Кра-а-абат!..

Женщина наконец-то поняла, когда и в чем ошиблась. Каучуковый шарик невозможно приручить и спрятать в сумочку. Марек-мячик, Марек-Крабат — опасен, и для нее, и для Гертруды. Фонарик с весеннего праздника Чуньцзе оказался мертвецким речным огоньком.

Но если так… Генерал умрет на рассвете. Марек Шадов… Посмотрим!

Тяжелая волна вновь накрыла ее с головой, унося в безмолвие и мрак, но прежде чем мир-кристалл исчез навсегда, женщина успела подумать о дочери. Гертруда, не верившая никому, поверила Мареку, своему Каю из сказки. Если он исчезнет, девочка станет такой же, как она сама, Ильза Веспер. И Герде придется всю жизнь танцевать танец «Апаш» под Бумажной Луной.

Морфей — божество не только капризное, но и милостивое. Новый сон-волна унес, рассеял по песку прежний, и женщина все забыла. Осталось лишь дальнее, едва различимое эхо, отозвавшееся негромким напевом, знакомым манящим ритмом.

Пляшут тени, безмолвен танец. Нас не слышат, пойдем, любимый, В лунном свете, как в пляске Смерти, Стыд бесстыден — и капля к капле Наши души сольются вечно…

* * *

Полицейский-ажан, уже отвадивший мановением служебного кулака непутевого воришку, пытавшегося подобраться к сумочке, глядел с симпатией. Женщина, спавшая на деревянной скамье, чем-то напомнила ему покойную тетушку, старую деву, любившую и баловавшую непоседу-племянника.

Не слишком молодая. Некрасивая — что скрывать! Но наверняка очень добрая.

3

На ней были тяжелые летные очки, на нем — тоже, что крайне неудобно, когда целуешься на высоте четыре тысячи метров над уровнем моря. Но Вероника Оршич все-таки сумела коснуться губами губ — легко, словно погладила. Отодвинулась, выдохнула белым морозным паром.

— Давно хотела! Сразу, как только увидела тебя в твоем нелепом парике, Отомар. Почему ты скрывал свое имя? Оно очень красивое. Марек — плохо, ничуть не лучше, чем «доктор Эшке». Ты…

Не договорила, сдвинула очки на лоб, плеснув синим взглядом. Вторая попытка, на этот раз куда более успешная.

…Черная ледяная ночь, бесстрастное звездное небо, белый лед, острый камень. Двое в летных комбинезонах и шлемах застыли в пространстве и во времени, не в силах оторваться друг от друга.

— Не надо, — жалобно попросил Марек, когда наконец-то смог дышать. — Мы же потом не остановимся, Вероника!

Пилот-испытатель услышал собственный голос и по-настоящему испугался. Девушка взяла его за руки, перчатками за перчатки.

— А ты не думай о «потом». И вообще — не думай пока.

Разжав ладонь — правую, она быстро и уверенно пробежалась пальцами по кнопкам на поясе, где блок управления, сначала на своем, потом на его.

— Вот так! Уверен, этой хитрости тебя, Отомар, еще не научили. Запрещенный прием, за подобные вещи у нас с полетов снимают. А теперь приготовься, будем падать на землю. Это недолго, чуть больше минуты, но я успею тебя еще раз поцеловать.

— Как приготовиться? — совсем растерялся Марек.

Синий взгляд внезапно стал очень серьезным.

— Закрой глаза — и не открывай, пока не разрешу. А главное, Отомар, никуда меня не отпускай. Представь, что вокруг смерть, и только я — твоя жизнь.

— Погоди, погоди! — заспешил он. — Падать — зачем? Спустимся вниз, это тоже недолго…

Не договорил, перчатка легла на губы.

— Потому что я так хочу, Отомар Шадовиц.

Ударила голосом:

— Глаза!

Марек зажмурился. Их тела сплелись, губы вновь коснулись губ.

— У каждого есть мечта, — шепнула она, отрываясь на малый миг. — У меня она такая, Отомар. Ты, я — и Небо… Старт!..

Неверная зыбкая твердь ушла из-под, и Марек Шадов провалился в разверзнувшуюся бездну. Метеор, сын Небесного Камня, и Звездная Ящерица ушли в свободный полет.

4

Андреасу Хинтерштойсеру приснился доктор Отто Ган. Как-то странно приснился. Они сидели за большим деревянным столом в «Хофбройхаусе», знаменитой пивной при не менее знаменитой пивоварне, гордости родного Берхтесгадена — там, где пиво согревают, бросая в бочки раскаленные лошадиные подковы. И одновременно — в тесной кабине-кунге «Понтиак-кемпера», тоже за столом, но очень маленьким, как раз на бутылку «Сильванера», что из монастыря Новачелло, — и на два глиняных стаканчика. За окном зеленел склон Lupo-Волка, смешной горушки, на которую можно мочалить с завязанными глазами. А еще Хинтерштойсеру почему-то подумалось, что это не ему доктор снится, а совсем даже наоборот.

— А может, мы оба снимся кому-то третьему? — Отто Ган дернул в улыбке тонкими губами.

От удивления Андреас чуть не разлил пиво из кружки — вино из стаканчика. Возражать, однако, не решился. А вдруг?

— Нас обоих считают сумасшедшими, Андреас. Вам нужна Северная стена, мне Грааль. Вам грозит трибунал, мне — концлагерь, но не это самое плохое.

Сколь ни странен был сон, но на этот раз Хинтерштойсер нашел что сказать.

— А почему сразу — плохое, доктор? И никакие мы не сумасшедшие, ни вы, ни я, ни Тони. Как бы вам объяснить-то, ученому человеку? Вспомнил! Вы же сами нам с Курцем рассказывали про древних германцев. У них, у древних, мальчишке, чтобы взрослым стать, требовалось пройти испытание, вроде экзамена.

— Инициация, — тонкие бесцветные губы дрогнули. — Есть разница, Андреас. После испытания начиналась настоящая жизнь. У нас с вами иначе. Грааль — моя мечта, мое безумие, но больше всего на свете я боюсь его отыскать. Потому что это и будет конец всему.