Читать книгу "Селфи на фоне дракона. Ученица чародея - Кристина Юраш"

Я проснулась, чувствуя себя немного отдохнувшей и чуточку посвежевшей, несмотря на столь гнетущий осадок после дурацкого сна. В доме стояли тишина и темнота. Окна были заколочены досками, что сразу возводило его в ранг декораций для дешевых ужастиков из категории «Группа подростков решила отдохнуть на природе…» или «Машина заглохла на обочине…». Я потянулась и свесила ноги. Ноги почему-то были грязные, словно калоши у работницы свинофермы. Я вздрогнула от неожиданности, когда почувствовала, что босая нога окунулась в холодную воду. Свесившись с кровати, я увидела тазики, кастрюльки и прочую кухонную утварь, до краев наполненную… Господи, хоть бы это была вода! Я не помню, чтобы столько пила на ночь…

Годвин и экс-правитель мирно спали прямо на полу в очерченном меловом круге. Помнится, точно такой же круг рисовал Хома Брут, чтобы спастись от панночки. Я подошла к кругу, уткнувшись в невидимую стену. Пройдя вдоль невидимой стены, я поняла, что это какая-то магическая защита. Обойдя ее со всех сторон, я разочарованно вздохнула.

«Тук-тук! Я в домике!» – сказала совесть, недоумевая, что сподвигло моих соратников оградиться от меня. «Шишки-пышки! Я на передышке!» – ответила я, вспоминая детскую игру в ладки. «Приведите Вия!» – заорала совесть замогильным голосом, вращая глазами.

И тут экс-правитель открыл глаза и испуганно дернул чародея за рукав.

– Изыйди! Изыйди! – заорал наш третий сопартиец, разве что не осеняя себя крестным знамением.

– Тише! Она уже не спит! – ответил Годвин, убирая защиту.

– Это что еще за новости? – возмутилась я, негодуя от того, что мои сопартийцы решили отгородиться от меня.

Годвин встал и приобнял меня, а потом усадил на кровать, чтобы поведать грустную историю. Как только они уснули, чья-то холодная рука сжала горло нашего хвостатого друга. Он перепугался не на шутку, но потом понял, что это всего лишь я. Оказывается, когда все улеглись спать, я решила встать. Твердым шагом я направилась в сторону спящего экс-правителя, схватила его внезапно за горло и стала требовать, чтобы он отдал мне свою душу. Все списали на усталость и уложили меня в кровать. Через полчаса я снова встала и с примерно тем же требованием направилась к уснувшему Годвину. Я проспала несколько дней, периодически вставая и требуя души у тех, до кого могла дотянуться. Иногда я становилась в центре комнаты с закрытыми глазами и начинала предвыборную агитацию. Самое интересное, что агитация всегда начиналась со слов: «Говно должно быть с кулаками! Говно суровым быть должно! Чтобы летела шерсть клоками у тех, кто вляпался в говно!» Иногда я подкрадывалась к спящим и орала: «Вы все говно! Говно должно говорить громко!» Однажды я открыла дверь и вышла в лес. Через двадцать минут меня сумели найти. Прямо на полянке, с зажженным пальцем стояла я, агитируя деревья проголосовать за меня под угрозой тотального геноцида. Когда у кого-то из деревьев возникали вопросы по программе партии, я начинала расписывать им принципы работы деревообрабатывающего станка в подробностях, смакуя детали. Одно из деревьев заплакало – нервишки не выдержали. И тогда я, мурлыча: «Я в сосновом бору пил березовый сок…» – потребовала, чтобы мне принесли нож и бутылку, мол, сейчас отведаем березового сока с мякотью… Меня уложили спать. В следующий раз я умудрилась вылезти в окно. Я гуляла по лесу и пела. Именно благодаря моему пению меня и смогли обнаружить. «Я спросил у Ясеня, как спасти любимого? Ясень не ответил мне, качая головой. Я спросил у Тополя…» Пока я не перебрала все известные мне породы деревьев, включая баобаб, задавая им один и тот же вопрос, успокоить меня не удавалось. В итоге я умудрилась поругаться с деревом, которое нарекла Тополем, из-за того, что он молчал как партизан, вместо того чтобы дать дельный совет в сложной жизненной ситуации.

– Какой сегодня день? – спросила я, вспоминая, были ли у меня до этого приступы лунатизма.

– День выборов, – мрачно сказал Годвин. – Голосование начнется через два часа.

Спящая красавица по сравнению со мной страдала бессонницей.

– Через два часа мы должны быть там, где проходили дебаты! – отозвался Годвин. – Кушать хочешь?

– Хочу! – радостно ответила я, потирая руки.

– Остались черствые пирожки с лягушачьей икрой и полбанки маринованных поганок! – ответил чародей, показывая на стол.

– Ой! Я и забыла, что я на диете! – спохватилась я, понимая, что ни то ни другое в меня не полезет.

– Странно, а когда у тебя был приступ лунатизма, ты с криком: «Мм! Грибочки!» – съела одну банку, закусывая пирожком, – заметил Годвин, улыбаясь и причмокивая, словно повар, расхваливающий свое блюдо.

– Вот зачем ты мне это сказал только что? – возмутилась я, чувствуя, как желудок начинает вяло оправдываться, мол, на безрыбье и уха из рыбы фугу пойдет, как дети в школу. Не говоря уже о маринованных поганках…

Через два часа мы уже были в амфитеатре. Я стояла за трибуной, заметно нервничая. Годвин решил не бросать меня в столь ответственный момент, поэтому держал за руку. Наш третий номер спрятался за наши спины в надежде, что Вадим его не узнает. Бабушкин внучок тоже нервничал, но, судя по запаху перегара, он боролся с нервами, поливая спиртосодержащим бальзамом израненную душу. Спиртосодержащий бальзам он отхлебывал из фляги, довольно крякая и занюхивая рукавом. Счет 0:0 через пару минут после начала голосования превратился в счет 90:0 в пользу Вадима, который стоял и довольно смотрел на результаты своей предвыборной гонки. Внутри меня что-то оборвалось, ноги подкосились, я почувствовала головокружение отнюдь не от успеха, когда на табло со стороны Вадима появилась четырехзначная сумма, а мой результат все еще оставался двузначным.

– Сима, – прошептал мне на ухо Годвин, обнимая меня, – все будет хорошо. Что бы ни случилось, я тебя здесь не оставлю… Если все пойдет не так, как мы задумали, то я попробую открыть проход в наш мир, и мы с тобой вернемся. Слышишь?.. Мы вернемся вместе… Потом попробуем еще что-нибудь придумать… А если придут по твою душу, то они сто раз пожалеют, что решили связаться с нами… Так что не падай духом.

«Не падайте духом, поручик Голицын! Корнет Оболенский, налейте вина! – пропела совесть, прислушиваясь к плеску содержимого фляги. – Короче, я тут в отпуск собиралась. Так что давай, пока! Удачи!»

Годвин был прав. Где-то в середине голосования счет стал постепенно выравниваться, что меня сильно обнадежило.

– Вот видишь, – прошептал Годвин, целуя меня в макушку. – Не все так плохо, девочка моя… Не все так плохо. Скоро мы заберем Вадима и вернемся в наш мир.

– А если дело не в короне? – испуганно спросила я, бросив взгляд на мужа.

– Пусть он молится, чтобы дело было в короне… – ответил чародей, не сводя глаз с табло.

До конца голосования оставалось тридцать секунд. Двадцать девять… Двадцать восемь… Мы сравнялись в результатах. И тут на двадцать второй секунде у Вадима появился еще один голос. Я видела улыбку, которая озарила его лицо. Девятнадцать… Счет не менялся.

– Годвин… – простонала я, понимая, что проигрыш с отрывом в один голос возводит меня в ранг не просто неудачниц, а лузеров с большой буквы. Про меня напишут в учебниках и возведут в ранг эталона неудачников в Палате мер и весов. А потом я буду посмертно номинирована на премию Дарвина, возглавляя этот почетный список, спонсируемый человеческой глупостью и естественным отбором.