Читать книгу "Свое время - Яна Дубинянская"

Если б тут была Арна, мы давно бы уже ехали. Давно бы добрались, куда надо, и все эти люди вокруг даже и не заметили бы, как оказались втянуты в орбиту чужого, звонкого, как летящая стрела, времени.

Прекрати. Никакой Арны нет. Нет вообще и не было никогда.

Осталась только моя нелепая ускоренность, невозможность синхронизироваться с нормальными людьми, жить как все.

Маршрутка тронулась.

Она ползла по утреннему городу, словно отравленный таракан по линолеуму, скользя и переваливаясь, тыкаясь тупой мордой в остановки и готовясь издохнуть, потому что жить вот так нельзя, а придется. Собственная ускоренность порождает лишь тотальную замедленность всего и всех вокруг, не давая при этом ни малейших преференций — попробуй-ка пошевели зажатой в потный человеческий капкан рукой или ногой, попробуй-ка разогни шею. Их больше, они сильнее, и они всегда так живут. А тебе остается только научиться не слишком психовать по этому поводу. Рано или поздно все равно ведь доедем. Я успеваю, я никуда особенно не спешу.

Будем считать, что она мне приснилась — бешеная гонка по городам и весям, калейдоскопная, нечеловечески стремительная и, почему бы не признаться хотя бы себе самому, абсолютно бессмысленная. Вполне сопоставимая как по самоценности, так и по ощущениям с нынешним стоянием в ползучей маршрутке; если, конечно, вынести за скобки некоторые детали, да они уже и устранены без твоей посильной помощи. Что у нас образовалось в итоге? Жизненный опыт? — перестань, где он тебе может понадобиться, этот опыт. Нет, единственное, что пришло и осталось — осознание своего времени.

Мое время идет, пока улиточно тащится через город маршрутка. Движется, пока все вокруг предпочитают подвиснуть, словно древние программы на старом железе. Мое время априори быстрее, и если так будет всегда — а в моих силах постараться, чтоб было, — я могу…

Думать. Просто мыслить, а значит, существовать. Начать прямо сейчас: пройтись еще раз по основным проблемным точкам, понять, где именно я протормозил, слажал, допустил растущую погрешность на будущее. И каким образом все это можно исправить. Даже если оно окажется непросто и небыстро, я все равно рано или поздно добьюсь, решу. У меня теперь много времени.

Рядом с Богданом освободилось место, а он и не обратил внимания, когда, кто встал, каким образом протиснулся мимо. Сейчас две тетки с кошелками и юноша с планшетом совершали одновременную атаку на квадратный кусочек места под солнцем, за ними было забавно наблюдать и ничто не мешало опередить всех, устроившись с комфортом — но сколько мне еще ехать?.. Изогнулся, стараясь выглянуть в окно, ничего не увидел, а самая ушлая из теток уже напирала, оттесняя, и водитель что-то неразборчиво гудел о непереданных деньгах на проезд, и натужно закрывалась дверца на длинной палке… Богдан подвинулся, мимоходом давая шанс второй, не такой наглой тетке, ввинтился в прущую навстречу толпу и выбрался наружу.

Конечно, он еще не доехал — но уже находился в историческом центре, и пройтись по утреннему городу было в любом случае приятнее, чем тащиться в маршрутке; она, кстати, так и стояла, наверняка там до сих пор выясняли, кто чего не передал. Богдан пошел прочь, слегка оскальзываясь на влажной брусчатке; ночью все-таки был дождь, как же без дождя в этом городе? Сейчас вроде бы не капало, но в воздухе висела плотная сырость, и солнца, нашего единственного абсолютного (?) временного ориентира, на небе не виднелось и близко.

Зато, посмотрев с синоптической целью вверх, Богдан углядел часы. В историческом центре вообще было много часовых циферблатов, встроенных в купола и башни, старинных, основательных, с коваными римскими цифрами. Эти, прямо над головой, показывали около восьми, с поправкой на перспективу. И не так уже и рано. Пора бы прибавить шагу, первая пара начинается в полдевятого, а универ еще, кажется, далековато… Богдан приостановился, стараясь точнее сориентироваться на местности: до чего же позорно плохо он знал город. Собор с часами не годился в качестве отправной точки, в центре чертова прорва таких соборов… Другое дело — отель. Хорошо, что его видно отсюда.

Отель ему нравился, и то был отдельный позор, по крайней мере для продвинутой Леськиной компании, где это здание ненавидели истово, с оттяжкой, со вкусом; физикам на курсе было, ясное дело, все равно. А ему, Богдану, отель казался союзником, точно таким же чужаком в древнем претенциозном городе, как и он сам. И к тому же служил хорошим ориентиром.

Чтобы попасть в универ, отель оставляем по левую руку; только надо подойти поближе, на примыкающую к нему улицу — в этом городе не было ничего параллельно-перпендикулярного, и любая соседняя запросто могла увести по кривой едва ли не в противоположную сторону. Богдан двинулся вперед, не спуская глаз со стеклянно-металлической высотки, чьи восточные окна по всей высоте блестели, все-таки отражая невидимое в плотных тучах солнце. На верхушке отеля, кстати, тоже имелись часы, электронные, самые точные в городе, настроенные по эталонному мировому времени — но сейчас они, несмотря на погоду, отсвечивали так, что различить цифры было невозможно.

— Вы не скажете, который час?

Спросила девчонка. Черненькая невысокая девчонка в лег­кой курточке с поднятым воротом, сквозь который бы­ла зачем-то продета трепещущая бело-зеленая ленточка. Почему бы девчонке не оглядеться по сторонам в поисках часов, было непонятно; наверное, это Богдана и удивило — или все-таки ленточка, то ли политического, то ли корпоративного вида, или что-то другое?..

Да. Она двигалась совершенно нормально, в его времени. И разговаривала быстро, тонким полудетским голоском.

Богдан поднял голову, ища циферблат, но собор уже остался позади, и часы слиплись в перспективе в нечитаемый эллипс. Зато электронный прямоугольник на верхушке отеля, прикрытый от солнца особенно плотной тучей, высветил зеленые цифры, и Богдан озвучил:

— Семь часов пятьдесят девять…

Цифры мигнули.

Богдан опустил голову и увидел девчонкину улыбку. Неуместную, несвоевременную.

А потом его толкнуло в грудь, и небольно и нестрашно, но быстро, очень быстро, так, что он ничего не успел понять и предпринять, а только удивился из необозримой глубины своего времени: ну ничего себе.

Ударился затылком о камни брусчатки.

Во внезапном небе кружились хороводом узкие стены, башенки и купола, в них, как в раме, клубились сизые облака, похожие на дым, и медленно, постепенно подсвечивая и окрашивая все пространство, расплывались разводами ярко-оранжевые прожилки огня.

Это было даже красиво.

— Иногда сбывается. А страшно ли… знаете, меня очень часто об этом спрашивают, устал каждый раз придумывать новый ответ.

(Из последнего интервью Андрея Марковича)

Успеваю позвонить Игару, и это мое достижение, которым можно гордиться отдельно. Они действуют быстро и достаточно слаженно, как и любые спецслужбы, — но, как это обычно бывает, наверняка вклинивается какое-то маленькое недоразумение, недосогласованность между разными подразделениями, накладка, за которую, возможно, полетит чья-нибудь голова. Между звонком Аластера Морли и появлением сопровождающего мелькает зазор, и я набираю номер моего мальчика. Просто чтобы услышать голос. Удостовериться, что он жив и пока на свободе — а то, знаете ли…