Читать книгу "Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман"

Руководитель, искоса, посмотрел на девушку.

– Двадцать один год, – подумал он, – Господи, и все остальные молоды. Да и я сам…, – несмотря на возраст, он, иногда чувствовал себя стариком. В министерствах, особенно иностранных дел и экономики, и в армии, собралось много недовольных Гитлером людей из старых, аристократических семей, таких, как его собственная, или как семья Габи. Однако руководитель не мог рисковать и вводить их в подпольную группу. Он ограничивался ровесниками, бывшими соучениками, теми, за кого он ручался.

Он предполагал, что в Берлине есть и другие организации подпольщиков, но устанавливать с ними связь было опасно. Скорее всего, люди, входившие туда, принадлежали к социалистическим и коммунистическим кругам, и работали на Москву. Он не был антикоммунистом, хотя он, верующий человек, ходил в церковь, единственный из семьи. Искать контактов с коммунистами было невозможно. Члены партии, остававшиеся в Германии, ушли в подполье.

Сотрудничать с Британией он стал три года назад, учась в университете.

– Студенческий обмен, – усмехнулся руководитель, – визит из Кембриджа. Кто бы мог подумать. Хорошо, что я это сделал. Не так стыдно просыпаться каждое утро…, – он знал, что работает не против своей страны, а на ее благо. Он ненавидел Гитлера, презревшего нормы христианства, и отбросившего Германию в средние века.

Он закурил папиросу:

– Если станет известно, что ты вышла замуж за еврея, Габи, ты не сможешь появляться в обществе, и превратишься в парию. Не говоря о том, что тебя могут отправить в концлагерь…, – девушка топнула ногой, в изящной туфле:

– Не могут. Они не тронут жену американца, они…, – руководитель устало прервал ее:

– Ты еще не поняла? Ты не поняла, что им плевать на паспорта, визы и все остальное? Рава Горовица посадят в Дахау, а президент Рузвельт может хоть каждый день отправлять ноты Гитлеру. Никто их не прочитает, поверь мне. Я был в концентрационных лагерях, – горько прибавил руководитель, – я знаю, что это такое.

Он, разумеется, никогда не видел рава Горовица, но, судя по рассказам Габи, американец был достойным человеком. Руководитель, наставительно, заметил:

– Твой жених совершенно прав. Выходи за него замуж, тихо. Паспорт у тебя в порядке…, – Габи прервала его: «Ты бы оставил свою жену?»

– Я холостяк, и не намереваюсь это менять, – буркнул мужчина:

– Габи, не будь такой упрямой. Не рискуй своей жизнью, и жизнью рава Горовица. Ты говоришь, что через два года он вернется в Америку. Жди его, в безопасности…, – он посмотрел на еще летнюю, зеленую листву деревьев. Олимпиада только закончилась, в парке царила безукоризненная чистота. Они сели на скамейку с табличкой: «Только для арийцев». Габи, повозила ногой по песку: «Как ты не понимаешь? Я не могу оставить Аарона здесь, одного…»

Руководитель, мимолетно, подумал, что в спинку скамейки могут быть встроены микрофоны. СД оборудовало записывающими устройствами рестораны, кафе, номера в отелях, и даже церкви. Он рассердился на себя:

– В Тиргартене пять сотен скамеек. Я помню их бюджет. У них не было такой расходной статьи. Впрочем, наверняка, финансовое управление СД ведет серую бухгалтерию. Добраться бы до цифр…, – он коснулся руки девушки:

– Это приказ, он не обсуждается. Женитесь в консульстве, и уезжай отсюда.

Он поднялся:

– Ты вольная птица, а у меня обеденный перерыв заканчивается. Пора вешать номерок, – он пошел к выходу из парка.

– Не уехала, – недовольно думал руководитель, идя по платформе к скамейке, где сидела Габи. Он полюбовался золотисто-рыжими волосами девушки. Габи была в твидовом, цвета осенних листьев, костюме. Скрестив стройные ноги, она мечтательно смотрела на закопченный, стеклянный свод станции.

Руководитель часто пользовался метрополитеном. На станциях было удобно встречаться с членами группы. Три года назад, он услышал:

– В транспорте нет людей. В нем только пассажиры. Никто, никого не запоминает.

На работе, он пользовался репутацией серьезного человека, заботящегося о благе Германии. Страна готовилась к войне. Армия нуждалась в бензине, о чем он никогда не забывал упомянуть. Он поправил круглый значок НСДАП на лацкане хорошо скроенного пиджака. В университете он руководил ячейкой национал-социалистического союза студентов, и ходил в коричневой рубашке. В партию он вступил на последнем курсе. Через четыре года ему предстояло присоединиться к СС. Он, облегченно думал, что форму ему придется носить только по торжественным случаям. Члены СС, трудившиеся в министерствах, ходили в штатских костюмах.

Формы ему хватило на всю жизнь. Впервые он надел рубашку Гитлерюгенда семилетним мальчишкой, став одним из первых воспитанников. В своей комнате, он хранил грамоты и награды, полученные в детстве. Он бы, с удовольствием, сжег хлам, или выкинул его на свалку, но такого делать было нельзя.

– Поговорю, завтра с пастором, – вздохнул он, – все равно я на мессу иду. Хоть и по делам, – он, коротко, усмехнулся.

Пастор приезжал в Берлин редко. Он считался пацифистом, и врагом государства, его уволили с преподавательской должности в университете Берлина. Сейчас он учил студентов в подпольной семинарии, на востоке, и нечасто навещал столицу. Когда пастор бывал в городе, он служил мессу в церкви, где он получал сан священника, в Тиргартене.

Руководитель был вынужден посещать официальные храмы. Никто не знал о его связи с Исповедующей Церковью. Протестанты, выступавшие против гитлеровского режима, находились под наблюдением тайной полиции.

– Еще и священников вздумают арестовать, – горько подумал руководитель, – католические пастыри, выступавшие против Гитлера, в концлагерях сидят. Римский папа молчит. Сейчас нельзя молчать…, – коротко кивнув, он опустился рядом с девушкой.

Габи передала ему тетрадь с нотами. На работе, они ни у кого не вызывали подозрения. Он играл на фортепьяно, его научила покойная мать. Она умерла, когда мальчику исполнилось десять лет. Слушая музыку, он вспоминал прохладные, ласковые руки, и тихий голос. Именно с матерью он ходил в церковь, с раннего детства.

Габи почудилось, что глаза руководителя отчего-то заблестели. Он посмотрел на часы:

– Я уезжаю, в командировку, на несколько дней.

Он никогда не говорил, куда направляется. Габи и не спрашивала.

– Потом прием, у Геббельса…, – Габи помолчала. Рейхсминистр всегда приглашал ее на концерты. Геббельс ухаживал за девушкой, и настаивал, чтобы Габи начала работать на радио и записывать пластинки. Индустрия развлечений в рейхе подчинялась государству. Исполнителям предписывалось предъявить свидетельство чистоты арийского происхождения. Габи отговаривалась неопытностью, но Геббельс не оставлял попыток переубедить ее.

Руководитель поморщился:

– В честь свадьбы Мосли. Я туда не приду, – он закатил глаза, – я британских доморощенных фюреров видеть не могу. Свой Гитлер, свой Гиммлер…, – он посмотрел куда-то вдаль: