Читать книгу "Нопэрапон, или По образу и подобию - Генри Лайон Олди"

Так-то оно так, Володька, да не совсем! У всякого лезвия две плоскости. Тут ведь не только твое состояние, твой посыл важен – но и встречный! Важен противник! И совсем необязательно противник – это пьяный жлоб в подворотне или профессиональный боец на татами. Человек, стоящий у тебя на дороге в троллейбусе и не дающий пройти к выходу, – тоже противник! Ведь он мешает тебе сделать то, что ты хочешь. И собственный сын, стирающий (как ты тогда искренне полагал!) твою видеокассету. И Ленчик, пытающийся доказать, показать, намекнуть, что твое мнение о собственной крутости не соответствует действительности. Всякий, кто оказывает противодействие, – противник! «Ваша задача – выжить!» Противодействие должно быть сломлено. Если враг не сдается…

Эй, блондин-метабоец: а если противника нет?

– …Спокойней, не суетись. Давай-ка помедленней, лапками…

– Д-да… д-давай, – судорожный кивок Монаха. – Помедленнее.

– Поехали.

У меня создается странное впечатление: все, что сейчас произносит Олег, он произносит «на автопилоте». Нет, иначе. Сейчас слова – вершина айсберга, продолжение его самого, некие вербальные связки между движениями и состояниями, между ним и Владимиром, между возможным и невозможным…

В бою, там, где враг, он бы молчал.

Два человека прилипают друг к другу, их руки плетут сложную, неторопливую вязь, и в какой-то момент я ловлю себя на том, что невольно повторяю движения Олега.

Нопэрапон.

Ты гляди, а ведь Монах ожил!

– Вот так, нормально…

…А если противника нет? Если твой партнер хочет того же, что и ты сам? Не победить, не доказать, не воспрепятствовать – хочет помочь тебе?

Где тогда противник? Кого ломать, доказывая свое преимущество? Разобьется ли в кровь рука, если она не рушит, а лишь шлифует грубый гранит? Трогает резцом? Или пытается покрыть его слоем плодородной почвы – чтобы из скалы наконец проросли цветы…

Случается, что у истово верующих образуются кровоточащие язвы-стигматы на месте «Христовых ран». Психофизиология. Хоть слово это дико, но мне… Ты тоже уверовал, Володька. Ты стал одним сплошным убийственным стигматом, ходячей бейсбольной битой, пожарным багром с острым крюком на конце. Но только и ты, и твой блондин-наставник с кассеты забыли, что бейсбольной битой бьют по мячу, а не по голове. А пожарный багор не всаживают противнику под ребра: им растаскивают горящие бревна, чтобы спасти, а не отнять чью-то жизнь! Ты сам себя используешь не по назначению, Монах! Ты потерял себя. Вернись, верни себя себе, а мы поможем… если сможем.

Сдирай приросшую маску! Сдирай кроваво, болезненно, как выйдет! Дерево не может быть лицом!..

Вздрагиваю.

Что-то идет не так!

Через мгновение понимаю: Монах, не в силах переиграть партнера в спокойном ритме, начал ускоряться. И, как следствие, вновь «заводиться».

Или Олег снова его провоцирует?

Вряд ли: Олегу самому приходится ускориться в ответ, подстраиваясь к партнеру. Для него-то это обычный темп, а вот для Монаха… Ведь Володька сейчас сорвется! – движения опять становятся угловатыми, деревянными, в глазах появляется янтарный блеск…

Остановить!

Остановить их!

Кажется, та же мысль приходит в голову чуть ли не всем одновременно. Ленчик с Шеметом начинают вставать, я чуть запаздываю…

Мы все опаздываем.

Закончив очередной цикл (перехват-толчок-зацеп-толчок), Олег на миг делает паузу, чтобы партнер уразумел, что произошло, – но партнер уразуметь не успевает. Разгоряченный, раздосадованный собственными промахами, Монах не понимает: доведи Олег все до конца – он бы сейчас валялся на земле. Монах видит только одно: открывшуюся «дырку».

И радостно засаживает в эту «дырку» ногой.

Второпях.

С размаху.

Удар попадает Олегу в колено, и сэнсей неловко валится на бок.

Олег

…лапки-тяпки, тяпки-лапки… два шага налево, три шага направо, шаг вперед и два назад…

Вы пробовали играть в лапки-тяпки с бейсбольной битой?

Отражайся, Володька, отражайся!.. Вот так. Теплее, еще теплее… ч-черт, опять холодно! Знобит, морозит; пробирает страхом до костей. Ничего, страх – это ничего, это сейчас даже полезно: страх ударить, страх нарушить тоненькие ниточки, протянувшиеся от человека к бейсбольной бите… нет! – от человека к человеку. Вот где фантастика, вот где небылица-небывальщина… отражайся, Володька! Мы с тобой одной крови, мы с тобой… Ах, как просто, как чудовищно просто было бы послать все эти игры к едрене-Матрене, шагнуть за черту, заставив страх захлебнуться собственной гнилью, взорваться и проверить: эй, бита, багор или как там тебя – кто крепче?! Ведь я сейчас просто насилую собственную душу, заставляю себя думать, предлагать и отказываться, подталкивать к порогу и намекать на возможный выход; я устраиваю ему тренировку вместо боя, разговор вместо ругани, уважение вместо презрительной снисходительности, вместо топлива для пожара его болезненной сути, пищи для червя, пожирающего былого Володьку Монахова, – что я делаю?! Сейчас острие багра с размаху ударит в зеркало, и посыплются осколки, сверкающие грани, льдинки-сосульки, одной из которых вполне можно и горло перехватить, если прижмет…

Убрать.

Лишнее.

Лапки-тяпки, тяпки… тепло! Честное слово, тепло! Давай, Володька, я пущу тебя близко, совсем близко, я тебе доверяю… отражайся, м-мать твою! Нет, это не поддавки, и не думай… теплеет. Весна идет, весне… Гляди в меня, дурак, гляди: видишь молодого актера, некогда с перепугу забившего насмерть беглянку-нопэрапон? Видишь? Да, ты видишь, ты слышишь далекий шепот (расслабься! не дави – опять провалишься!), ты вспоминаешь, обматываясь рваными лоскутами чужой памяти, – лысый горожанин ХХ века и раскосый юноша века ХV, вы смотрите друг на друга, смотрите через зеркальную гладь, через меня, и если сейчас по глади пойдет рябь, вы так и не сумеете увидеть в каждом – самого себя! Хуже: рябь превратит человека в урода, в чудовище, готовое в любую минуту напасть-растоптать-сожрать, рябь шепнет трагически: «Ваша задача – выжить» – и тогда, не требуя больших затрат, за каких-то три месяца, по почте, наложенным платежом…

Актеры театра Но, отыграв свой эпизод, не уходят со сцены. Остаются сидеть в специально отведенных местах, молчаливым присутствием, силой духа создавая «темную прелесть», очарование спектакля, – нет, они не уходят, они остаются, чтобы рябь не бежала по зеркалу между ними и зрителями.

Они остаются.

Ждут.

Как ждут сейчас несколько людей за моей спиной, самим присутствием своим, взглядами, дыханием…

Больно!

Ах, до чего больно… сыплются осколки, острые грани, бритвы сыплются…