Читать книгу "Игнатий Лойола - Анна Ветлугина"

— Но как трудно простому человеку разглядеть подобные знамения! — сокрушённо ответил Луис.

Игнатий улыбнулся:

— Вовсе нет. Ты думаешь, я не простой человек? Я был много хуже, грешнее, ленивее и бездарнее многих. Бог послал мне один-единственный дар — «Духовные упражнения». С их помощью я изменил себя. Этот новый «я» смог менять людей, а они в свою очередь — других. Если у тебя не всё получается, Луис, ты просто недостаточно работаешь.

— Но, отче, почему вы тогда так не любите Людвига? Мне кажется, он работает больше всех.

— Упражнения — это резец, с помощью которого можно сделать статую Мадонны. Но можно ведь высечь и беса. Почему-то мне кажется, что Людвиг старается не во славу Божию... Может, я и не прав. В любом случае именно этот германец стоит внимания, а вовсе не Караффа, ибо в отношении последнего мы ничего не можем изменить.

— Он работал в Германии печатником, — напомнил Луис. Вы ведь мечтали об открытии печатни в Римской коллегии.

— Я даже распорядился, чтобы из Венеции прислали типографские литеры. Если только новый папа не закроет Коллегию...

* * *

Павел IV, бывший кардинал Караффа, не только не закрыл её, но и распорядился о признании коллегиальных дипломов действительными в научном мире. Став папой, он начал выказывать Обществу дружеское расположение.

Приступы болезни продолжали мучить Лойолу. Окружающие привыкли к ним и даже перестали звать врачей. В начале июня 1556 года, ненадолго взбодрившись, Игнатий учредил в Германии провинцию Общества и назначил провинциалом Петра Канизия. Удалось покорить и Францию. Иезуитская коллегия открылась в Бийоме. В ней насчитывалось несколько сот студентов.

К концу июня болезнь вернулась. Настоятель перестал выходить из дома. Проводил дни в своей длинной комнате с низким потолком и крошечным балкончиком, на котором раньше любовался звёздами.

В середине июля серьёзно заболел Лаинес. Врач, посещающий его, попутно заходил к Лойоле и не находил ничего опасного в очередном приступе.

Прошло ещё две недели. В четверг 30 июня Игнатий позвал своего секретаря Поланко:

— Сходите-ка, допросите благословение у его святейшества...

— На что вы хотите благословения, отче? — спросил тот.

— На переход. Не верю в продолжение всего этого.

Поланко внимательно посмотрел на генерала. Тот стоял на ногах и выглядел бодро.

— Вы чувствуете, что настолько больны? А как считает врач?

— Мне осталось только испустить дух, — спокойно сказал Игнатий, усаживаясь на кровать. — А перед этим получить последнее причастие и благословение папы.

— Позвольте, я сейчас поговорю с врачом. — Поланко засуетился и выбежал из комнаты. Вскоре он вернулся успокоенным.

— Врач не видит у вас серьёзных симптомов. Вы просто устали. Но я схожу к папе. Только давайте завтра. Сегодня уходит почта, мне нужно отправить много важных писем.

— Лучше бы сегодня... прямо сейчас, — пробормотал Лойола. Добавил уже громче: — Делайте, как знаете. Полностью доверяю вам. И попросите также благословения для Лаинеса. Он в опасности.

— Конечно, отче, — пообещал Поланко, — пойду в Ватикан прямо с утра. Вы не волнуйтесь. Отдохните.

Оставшись в одиночестве, настоятель посидел немного, пережидая волну боли. Собрался с духом и лёг. Раздалось лёгкое постукивание.

— Войдите, — слабым голосом ответил Лойола.

На пороге появился кривоносый германец, Людвиг.

— Отец настоятель, я слышал... я могу сходить к папе за благословением.

Боль как раз отпустила. Игнатий твёрдой рукой указал на дверь:

— Исполняйте свои обязанности. В Ватикан пойдёт Поланко.

* * *

Раскалённый июльский день догорал над римскими крышами. Волны боли накатывали всё чаще, захлёстывая сознание. Лойоле казалось: он снова в Памплоне, но крепость не сдаётся, не сдастся никогда...

— Вы звали, отец? — заглянул санитар, вызванный к Лаинесу, лежащему в соседней комнате.

— Я звал? А впрочем, да. Пришлите ко мне этого... Людвига.

— Это срочно, отец? Уже поздно.

— Срочно.

Вот он стоит перед кроватью — вполоборота нос не кажется кривым. В глазах — надежда. Первый раз настоятель видит его глаза. Обычно он их прячет.

Нет, не надейся. Тебя не пошлют в Ватикан.

— Людвиг, — сказал Лойола, переждав особенно сильную боль, — как тебе кажется, я доживу до утра?

— Отец настоятель! Вы ещё много...

— Не надо твоих... учтивостей. Ты же не такой толстокожий, как Поланко, правда? Ты видишь моё состояние.

Тот то ли кивнул, то ли мигнул. Боль снова обрушилась на генерала. Сумерки начали сгущаться.

— Ты можешь исповедаться, — голос Игнатия окреп. Навряд ли ведь решишься открыться кому-нибудь. А я умру совсем скоро.

Германец молча опустился на колени перед кроватью.

— Ну давай уж, не ломайся, — проворчал Лойола, — не видишь, времени мало.

— Я верил... — прошептал Людвиг, — верил в своё великое призвание. У меня получалось влиять на сильных. Я приблизился к одному реформатору, но он показался мне мелким. Тогда я переметнулся к крестьянскому вождю и посоветовал ему кое-что... его это привело к гибели. Моя сила испугала меня...

Лойола сжал кулаки и застыл. Обмякнув, коротко выдохнул.

— Ты не о том говоришь. Зачем ты пришёл в Общество? Хотел убить папу? Или стать им?

— По-разному, — тихо ответил Людвиг и вдруг, вцепившись в решётку кровати, затрясся всем телом. — Я хотел преобразить Церковь, даже стать святым, я верил... — всхлипывал он.

— Полно, ты не это хочешь сказать, я же вижу.

— Я обманул Общество. У меня есть жена. То есть я двадцать лет выдавал её за жену.

— Ещё что-нибудь?

— Я... я убил своего друга. Иначе он бы убил меня и я бы не приехал в Рим.

Совсем стемнело. Лойола потянулся к прикроватному столику и снова тяжело упал на подушки.

— Это не все твои грехи.

— Как не все? — в отчаянии вскрикнул германец.

— Твой самый страшный грех — святотатство. Ты осмелился подходить к причастию, сознательно избегнув исповеди. Засвети лампу, у меня нет сил.

Людвиг бросился к столику, трясущимися руками зажёг светильник и встал с ним в руках, неотрывно глядя на лежащего настоятеля.

— Отец, не вы ли говорили: люди часто не достигают своего призвания из-за боязни запачкать одежду? А ваше «Цель оправдывает средства» цитируют все.

Игнатий молчал, тонкие пальцы судорожно комкали простыню. Людвиг продолжал, повысив голос: