Читать книгу "В объятиях дождя - Чарльз Мартин"

Мэтт с трудом сглотнул, словно проглотил нечто горькое, но продолжил:

– Да, она оказалась права: наша потребность любить нашла выход и обвилась вокруг нее. Ее любили десять человек, а Рекса не любит никто. Он – Мертвое море, а она – Ниагарский водопад.

Вечерний мрак проник в церковь, низкие тучи заслонили небо, не давая пробиться лунному свету, и по новой крыше, сооруженной Мэттом, заколотил мелкий дождь, ласковый, как давным-давно забытая колыбельная. Начавшийся тихо и мягко, дождь вдруг усилился, как мощная симфония. Мэтт задремал, дыхание его стало глубоким, а я посмотрел на шприц: нужно было вколоть торазин! Я зажмурился и прошептал: «Но где же человек может найти исцеление, когда вокруг столько руин? Как он сможет найти любовь на месте развалин, поросших сорняками, развалин собственной души?»

«Вот именно здесь, дитя, именно здесь».

Я ввел иголку в плечо Мэтта, швырнул шприц на пол и наблюдал, как он катится по полу церкви и, наконец, закатился под церковную скамью. Свернув конец спального мешка наподобие подушки, я подсунул его Мэтту под голову и взглянул на алтарную ограду: параллельные линии, когда-то прочерченные здесь мисс Эллой, бросились мне в глаза. Я пересел и прислонился к ним спиной.

«Что тебя беспокоит, Так?»

– Мне уже тридцать три года!

«Дитя, лучше кричи во гневе, но не оставайся равнодушным».

А над моей головой, вспархивая, летали воркующие голуби. Я глубоко вздохнул, надеясь почувствовать запах кукурузных початков, и попытался вспомнить нужные слова:

– Мисс Элла, я не знаю, с чего начать. Все в моей жизни перевернулось, и уже давно. Иногда мне трудно смотреть на Джейса – ведь и я был когда-то таким, как он: таким же любознательным, доверчивым, полным удивления перед окружающим меня миром, таким же честным, чистым, всегда готовым прощать, смеяться и любить; даже своего отца.

«Что же с тобой случилось?»

– Случился Рекс.

«Так, может, наступило время начать с Рекса».

– Что означают ваши слова?

«Если, возлагая свое приношение на алтарь, ты вдруг вспомнишь, как брат твой согрешил против тебя, тогда оставь свое приношение и следуй своим путем. Сначала надо помириться с братом своим и лишь потом возлагать приношение свое».

– Не уверен, что понимаю вас.

«Люби врагов своих и молись за преследующих тебя, чтобы стать одним из сыновей Отца Нашего Небесного. Помни, что солнце встает и над грешными, и над праведными и дождь посылается и правым, и неправым».

– Но ко мне это какое имеет отношение?

«У тебя есть отец, Такер».

Глава 44

Выйдя из дома, я сразу по тропинке направился в амбар, несмотря на дождь. Сунув за пояс биту и пристроив на плечо алюминиевую тридцатьчетверку марки «Истон», я сел в свой грузовичок. Дорога в «Роллинг Хиллз» была недальняя, а парковка оказалась пустой. В палате Рекса было темно. Судья храпел, утонув в мягкой постели, а Рекс кулем сидел на стуле около окна: пижама была в крошках и мокрых пятнах от слюны, но памперсы были чистые. Рекс не спал, но вид у него был сердитый: он старался разглядеть что-то на противоположной стороне улицы, и шея, на которой подрагивал лысый череп неправильной формы, казалось, распухла от синих вен и жил. Он весь был олицетворением раздражительности и непреходящей досады.

Я встал рядом, и его взгляд переместился на меня, а я увидел дрожащую нижнюю губу, неподвижную верхнюю и узкие щелочки глаз. Он что-то говорил, отдавая, очевидно, приказы, но слов было не разобрать. Себе он, возможно, представлялся королем Артуром, когда его стрелу, выпущенную из лука, еще не перехватил черный ворон.

Я опустился на колени и дотронулся до своего отца второй раз за пять лет. Я положил свои руки на его колени. Бинт на его руке намок, его нужно было сменить. Его пустые глаза встретились с моими.

– Рекс, сколько стоит моя жизнь, я сам? Десять миллионов? Пятьдесят? Я хочу узнать, чего она стоит в сравнении с твоей? Всего лишь доллар? Ты работал, но не любил меня, и это было как болезнь. Как безумие.

Я положил биту ему на колени.

– Бóльшую часть своего детства я старался так махать вот этой штукой, чтобы ты меня похвалил, но ты никогда этого не делал, и потом я стал размахивать ею в надежде совсем вычеркнуть тебя из моей памяти. А когда и это не удалось, я подумал, что, может быть, если научусь очень хорошо снимать, то когда-нибудь сделаю такой снимок, на котором появишься и ты. Но дело в том, что на рубцах плоти ничего не может вырасти.

Я помолчал, пытаясь поймать его взгляд.

– Все, чего я хотел, так это поиграть с тобой в какую-нибудь веселую игру, например в догонялки, или, по крайней-крайней мере, чтобы ты когда-нибудь привел меня в свой кабинет и представил своему секретарю, и попросил, чтобы она принесла мне чашечку горячего сладкого шоколада и книжку-раскраску. А может даже, ты привел бы меня на собрание менеджеров и сказал: «Дамы и господа, это мой сын Такер».

Я встал, прислонился к стене, потом снова сел:

– Но все, что мне известно о любви, я узнал от мисс Эллы, маленькой чернокожей старой женщины из Южной Алабамы, от девушки, которую зовут Кэти, и моего брата Мэтью. А все, что я знаю о ненависти, я узнал от тебя. Ты разрушал, а не строил. Ты осушал, а не наполнял живительной влагой. Ты пожирал, но не насыщал. А самое скверное: ты всех нас принес в жертву собственному «я». Мисс Элла постоянно твердила, что единственный способ удалить рубцы на сердце – сказать, что я тебя прощаю, она в это свято верила. Она все время твердила, что прошлое надо похоронить. Она всегда говорила об этом, говорит и сейчас. Иногда я не понимаю смысл ее речей. И я бы солгал, сказав, что я тебя прощаю, хотя, скажи я это, мое сердце присоединилось бы к моим словам. И вот теперь я мысленно повторяю их каждый день, потому что на карту поставлено нечто большее, чем просто мы оба. – и я провел пальцем по запотевшему от моего дыхания стеклу. – У одной молодой женщины есть сын, и, вероятно, скоро появится второй. Нет-нет, если тебе это интересно, то сразу скажу: я им не отец, но это не имеет ни малейшего значения. Почему? Да потому, что у любви свои пути. Она может заставить цвести пустыню.

Я встал и повернулся к нему спиной, глядя в окно.

– Ты корень всех моих бед, все скверное во мне – от тебя!

А потом я приблизился к нему.

– Но сыновья не отвечают за грехи отцов… если сами научатся любить.

Потом я подошел к судье и поправил его одеяло, подтянув повыше. При свете флюоресцентной лампы-ночника я увидел, как он вдруг открыл глаз.:

– Я тобой горжусь, сынок, – прошептал он, а я выдвинул ящик, вытащил кубинскую сигару, зажег ее и, медленно поворачивая в пальцах, чтобы она разгорелась ровно, вставил сигару между губами судьи – он задышал медленно и глубоко. Так я и держал ее целый час, а он выкурил ее всю, окружив нас плотным облаком дыма. Но вот, вполне насладившись сигарой, судья кивнул, я положил еще тлевший окурок в пепельницу и развернул в его сторону вентилятор.