Читать книгу "Флотская богиня - Богдан Сушинский"

Командир тральщика прекрасно знал, как рискует, подставляясь бортами на траверзе[30]этого рыбачьего хуторка, но тем не менее предельно сбавил ход. Возможно, там, в импровизированном лагере из руин лабаза и поставленных полукругом повозок, только потому бойцы и держались так стоически, что давали возможность спастись другим.

Пловцы все приближались и приближались, однако теперь они уже оставались вчетвером, затем — втроем… Вот один из двоих тоже на какое-то время ушел под воду, но товарищ нырнул и сумел вернуть его на поверхность. Выяснилось, что до сих пор сам он держался за обломок какой-то доски.

В тот момент, когда им бросили привязанный к канату спасательный круг, первая мина, с перелетом, взорвалась по правому борту баржи. Чтобы как можно скорее выйти из-под обстрела, тральщик резко прибавил ход, пытаясь спрятаться за высоким мысом, в то время как десятки рук подтягивали к его борту последних спасенных этого плацдарма.

Второй взрыв обдал султаном воды всех, кто оказался на корме баржи.

Евдокимка, инстинктивно, в страхе, ухватилась обеими руками за руку полковника и, по-женски взвизгнув, буквально повисла на ней. Сообразив, что произошло, она тут же отпрянула от Гребенина, насколько это возможно было в той немыслимой тесноте, которая образовалась на суденышке, и тут же настороженно осмотрелась. Разоблачения девушка испугалась значительно сильнее, нежели вытья третьей мины.

К ее душевному успокоению, никто не обратил внимания на странность поведения доселе бесстрашного ефрейтора, слишком уж все были озабочены судьбой последних спасенных пехотинцев. Однако Евдокимка поняла, что само присутствие рядом с ней Гребенина, этого сильного, волевого мужчины, заставляет ее вспомнить о своем женском естестве, расслабляет, а значит, делает слабее.

— Нам нельзя находиться вместе, полковник, — произнесла она, наблюдая, как последнего из бойцов сумели втянуть на борт баржи, после чего, под прикрытием мыса, тральщик стал удаляться от берега.

— А тебе никогда не приходило в голову, что нам нельзя столь долго оставаться порознь?

— Порой мне кажется, что только этим голова моя и забита, — едва заметно улыбнулась Евдокимка. — Хотя трудно представить себе, как бы мне удалось преодолеть тот барьер, который…

— Считай, что мы его уже преодолели. Благодаря этому десанту. Когда же ты увидишь меня без мундира, в домашнем халате и в кресле-качалке…

— Вот этого-то я и боюсь больше всего… Слишком уж я сжилась с вашим образом «истинно русского офицера».

— Эт-то уже опасно, — с улыбкой на лице покачал Гребенин своим широким, на удивление выбритым подбородком. — Впрочем, до смертного часа своего я буду помнить, что к спасению моему причастна некая «флотская богиня».

28

На причале их прощание было коротким и предельно сдержанным.

— Я мог бы попытаться перевести тебя в свой полк, — сказал Гребенин, поднимаясь вместе с Евдокимкой неширокой тропой, ведущей к крайнему корпусу бывшей базы отдыха. — Тем более что теперь его явно отправят на переформирование.

— Только не это, — резко отреагировала Евдокимка.

Они старались не обращать внимания ни на поднимавшихся вместе с ними бойцов, ни на моросящий осенний дождь.

— Понимаю: поменять десантную бригаду морской пехоты на обычный стрелковый полк…

— Да ни за что! — озорно воскликнула Евдокимка. — Не решайтесь впредь предлагать мне нечто подобное, — затем она негромко примирительно уточнила: — Хотя дело, как вы понимаете, товарищ полковник, не только в этом…

— А в чем же еще?

— Боюсь, что привычка командовать мной окажется потом неизлечимой.

Гребенин снисходительно рассмеялся, но возле них в облепленной болотной тиной шинели возник какой-то капитан.

— Прикажете строить полк, товарищ полковник?

— Вы, Родионов? Рад видеть вас, комбат, в завидном здравии.

— Это уж как велит служба, — попытался молодцевато подтянуться капитан, да только согбенная «канцелярская» спина никак не позволяла этого.

— Что с батальоном?

— Думаю, что и сорока штыков не наберется. Доложу, как только уточню поименно.

— Из всего батальона — не более сорока?

— Если бы не морячки, — признательно взглянул тот на Евдокимку, — к этому часу ровно столько же штыков осталось бы от всего полка.

Гребенин поминально помолчал, критически осмотрел внешний вид комбата, но затем прошелся взглядом по своей собственной шинели, по бушлату Евдокимки и дипломатично прокашлялся:

— Внешний вид, само собой…

— Это уж как велит служба, — простуженным голосом просипел капитан.

— Построить поротно, вон на той спортивной площадке, — обвел Гребенин взглядом бойцов, стихийно скапливающихся на небольшой лужайке вокруг них. — Провести перекличку и доложить. Кроме вас офицеры в полку еще остались?

— Лейтенант Зенин. С легким ранением, но в строю.

— И все?

— Как оказалось, — пожал плечами капитан. — Зато бойцы еще есть, и полковое знамя мы сохранили, это уж как велит служба, — кивнул он на усача с объемистым вещмешком за плечами, стоявшего в трех шагах от них.

— Впредь отвечаете лично, головой.

— Это уж как велит служба.

Они, все трое, посмотрели в сторону крытой машины и двух повозок с крестами на брезентовых шатрах. Там грузили раненых.

— Я уже распорядился, — понял значение его взгляда капитан. — Санинструктор Козырев составляет список раненых.

— Это очень важно: показать, что полк все еще существует. Да, кто-то из бойцов по-прежнему в строю, кто-то ранен, однако расформировывать его не стоит.

— Не должны. Мы вон как держались…

— Да, только в окружение попали. И начальник особого отдела, как назло, куда-то исчез — не исключено, что в плену. Впрочем, с этим разбируться без нас. А пока что назначаю вас, Родионов, начальником штаба. К обязанностям приступить немедленно!

— Есть приступить к обязанностям! — расплылся в счастливой улыбке сорокалетний капитан, который, очевидно, и мечтать перестал о повышении в должности и чине.

— Командирами батальонов и рот назначьте по старшинству звания и подготовьте приказ.

Евдокимка уже поняла, что в штабной кутерьме полупогибшего полка она лишняя, а потому выбирала момент, чтобы оставить стрелков вместе с их проблемами. Как раз в ту минуту, когда она решилась, раздался зычный бас старшины Климентия:

— Ефрейтор Гайдук, в казарму, на построение!