Читать книгу "Сталин - Аллилуевы. Хроника одной семьи - Владимир Аллилуев"

Мы уже говорили, что революционный кризис 1917 года выявил полную неспособность российских буржуазно-реформистских партий обеспечить руководство страной и решать хоть какие-то созидательные задачи. Английский писатель У.-С. Моэм, в годы первой мировой войны работавший в английской разведке, прибыл в Россию в августе 1917 года с огромной суммой денег и с заданием предотвратить приход к власти большевиков. Он с изумлением и удивлением обнаружил отсутствие воли и желания что-либо делать у тех, кто должен был быть заинтересованным в удержании своей власти. Зато речи говорить о прогрессе, о демократии, о великой России здесь были мастера. Уважение у Моэма вызвал лишь правый эсер и террорист Борис Савинков, хотя его вряд ли можно было назвать демократом и сторонником мирных социальных реформ.

Этот пример интересен тем, что в нем сфокусировались две российские особенности, влияния которых не избежала новая власть. Паралич властных структур, их безволие позволили довольно легко сменить власть в Октябре, что, кстати, породило у части партии и у трудящихся эйфорию легких побед и триумфальных революционных шествий. Однако все попытки навести мосты, использовать старых специалистов для работы новых государственных органов наталкивались на рутинность и бюрократизм старых чиновников, их неспособность "крутиться" в новых условиях. Зато энергии с избытком хватало на организацию саботажа, дестабилизацию положения дел. Всего один пример.

В конце 1918 года пала Пермь. Для выявления причин поражения на Восточный фронт была послана комиссия во главе со Сталиным и Дзержинским. Прибыв на место, члены комиссии были поражены теми открытиями, которыми с ними охотно поделились работники облсовета, Пермского губкома, губисполкома и других органов. Оказывается, доказывали эти работники, весь пермский регион сплошь контрреволюционен, села населены одними кулаками, в результате имеем, мол, пермскую Вандею.

На деле выяснился полный альянс властей всех уровней с местными кулацкими элементами. При их поддержке кулаки, настроенные антисоветски, заняли руководящие места в комбедах. Декрет о чрезвычайном налоге ими был использован для того, чтобы вбить клин между крестьянами и советской властью: все налоги раскладывались по душам, а не по имущественному признаку, что вызывало резкое недовольство бедноты и середнячества. В селе вспыхивали волнения, что вынуждало переходить к репрессиям, образовался порочный круг.

Анализ показал, что из 4766 сотрудников советских учреждений города Вятки 4567 составляли старые земские чиновники, которые под новой вывеской держали в своих руках всю Вятскую губернию. Вся партийно-советская работа в регионе была развалена, никакой конструктивной деятельности не было, помощи крестьянам и рабочим не оказывалось, что и предрешило пермскую катастрофу.

Вторая особенность — многовековая отстраненность российского общества от процесса управления. Интересные суждения на эту тему содержатся в книге Ю.В. Емельянова "Заметки о Бухарине", 1989.

Все реформы, которые разрабатывались в России, делались келейно, верхушечно, без активного привлечения российской общественной мысли, которая вынужденно пробавлялась либо в чисто практических "малых делах", либо на пути крайнего радикализма. Причем российский радикализм вел к самым жестоким формам борьбы, включая индивидуальный террор. Партия "эсеров", которая считала террор в качестве своего практического метода, надо сказать, пользовалась достаточно широким успехом в кругах российского общества. Напомним, что на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года она получила 38 процентов голосов, обогнав все другие партии.

Естественно, что РСДРП, действовавшая не в вакууме, испытывала на себе определенное влияние крайних форм нигилистической и террористической идеологии. И, как показала жизнь, эта идеология оказалась живучей, ее проявления мы наблюдаем и в наши дни. Но это только одна сторона проблемы. Неразвитость демократических традиций в условиях короткого буржуазно-помещичьего "века" привела к тому, что после Октября началась дичайшая вакханалия в политической жизни, грозившая погрести под собой реальное практическое дело. Блестящую картинку расцвета демократии в 1917–1918 годах нарисовал в романе "Хмурое утро" А.Н. Толстой, описывая яркую политическую жизнь Екатеринослава (Днепропетровск): "Петлюровские власти, объявившие себя республиканско-демократическими, барахтались среди всевозможных комитетов боротьбистов, социалистов, сионистов, анархистов, националистов, учредиловцев, эсеров, энесов, пепезсов, умеренных, средних, с платформой и без платформы; все эти дармоеды требовали легализации, помещений, денег и угрожали лишением доверия. Окончательную путаницу вносила городская дума, где сидел Паприкаки-младший. Дума проводила политику параллельной власти и даже настаивала на учреждении отдельного полка имени Хаима Соломоновича Гистория".

Курс партии на широкое вовлечение в управление делами общества, государства трудящихся привел в движение огромные людские массы, которые раньше были начисто устранены от политики. Конечно, у них не было ни опыта, ни навыков, ни знаний в этой области, но была разбуженная революцией великая энергия и готовность к самопожертвованию ради царства социальной справедливости. Они познавали сначала азы классовой борьбы, а потом букварь. Такова была реальность. И разве можно было бросить в них камень обвинения в том, что тогда властвовал культ "винтовки и штыка", наивная вера в их всемогущество?

Эта наивность политического мышления, к сожалению, в значительной степени подогревалась некоторыми партийными идеологами, скорее склонными к красивой революционной фразе (революционной чесотке, как говорил Ленин), риторике, нежели к углубленной, серьезной работе с массами. Л.Д. Троцкий мечтал о том времени, когда "колеса промышленности и сельского хозяйства будут вертеться, повинуясь электрической кнопке в руках ЦК нашей партии", когда все наше сельское хозяйство превратится "в одну пшеничную ферму, руководимую одним центром". Главный идеолог партии Н. Бухарин лепил образ партии, более подходящий для сражений на ратных полях, нежели для будничной работы в массах: "Труба победы зовет призывным зовом рабочий класс всего мира, колониальных рабов и кули на смертный бой с капиталом. Впереди несметной армии идет мужественная фаланга бойцов, в рубцах и шрамах, под славными знаменами, пробитыми пулями и разодранными штыком. Она идет впереди всех, она всех зовет, она всеми руководит".

Думаю, что такая идеализация и военизация облика партийца сослужила плохую службу и самой партии, притягивая, как магнитом, в ее ряды случайных людей, проходимцев и авантюристов, считавших, что членство в этой партии автоматически дает исключительность положения и отношения к себе. Не случайно появились "сыновья лейтенанта Шмидта" и им подобные.

Но была беда еще более серьезная — крайний недостаток компетентных, знающих, профессионально владеющих делом кадров — как в партии, так и в государственных, хозяйственных и иных органах.

Л.Б. Красин с отчаянием говорил о засилии в ЦК газетчиков и литераторов, об остром недостатке в наркоматах людей, способных разбираться в хозяйственных делах. Причем эти партийные публицисты претендовали на руководящие роли везде и во всем, сомнений в своей компетентности у них не было. Публицист Д.Б. Рязанов (Гольденбах) был кровно обижен тем, что в "военном министерстве" отказались в феврале 1918 года от его услуг в организации интендантской службы: "Я имею нескромность думать, что по некоторым вопросам — финансовым, продовольственным и другим — я кое-что смыслю". Но Рязанов, однако, никогда не работал ни в интендантской службе, ни в финансовых учреждениях, что не мешало ему сколотить свой аппарат, чтобы во главе этого "десанта" вторгнуться в военное министерство.