Читать книгу "Повелитель мух. Бог-скорпион - Уильям Голдинг"

Из трюма высунулась голова Фанокла. Он покосился на Мамиллия сквозь залитые потом ресницы, тряхнул бородой и вытер лицо засаленным лоскутом.

– Мы почти готовы.

– Ты знаешь, что сюда идет Император?

Фанокл кивнул. Мамиллий брезгливо кивнул на угольную пыль.

– И вы даже не прибрались?

– Он сказал, что церемоний не будет.

– Но «Амфитрита» вся измазана какой-то гадостью!

Фанокл выглянул на палубу.

– Этот уголь стоит целое состояние.

Мамиллий аккуратно ступил на борт.

– Самый раскаленный уголок в аду.

Его тут же обдало волной жара из котла, и по лицу заструился пот. Фанокл бросил взгляд на Тала, затем протянул Мамиллию свой лоскут.

– Да уж, тут погорячее обычного.

Мамиллий отмахнулся от лоскута и вытер мокрое лицо полой своего элегантного плаща. Отсюда было гораздо удобнее изучать, как устроен Тал. Над палубой, в кормовой части сферы, находился выступ, окруженный пружинами. Проследив за взглядом Мамиллия, Фанокл протянул руку и щелкнул по латунной поверхности. В ответ раздался звон, и наружу вырвался клуб пара. Изобретатель угрюмо посмотрел на выступ.

– Видите? Я назвал это предохранительным клапаном и дал точное описание…

Вставив в описание крылатого Борея, который ногой невзначай задевал латунь, а затем надувал щеки, чтобы выпустить ветер.

Мамиллий натянуто улыбнулся.

– Очень мило.

Пружины сжались, выталкивая пар. Мамиллий отскочил. Фанокл потер руки.

– Все, теперь мы готовы. Корабль уже выходил в центр порта, а однажды в бухту.

Мамиллий отвернулся и увидел свое искаженное лицо на глянцевом боку Тала. У рта и острого носа черты расплывались. Как бы он ни отклонялся, пустой, как у рыбы, и безжалостный взгляд божка следовал за ним. По голове бил жар от котла и дымящейся воронки.

– Я хочу назад…

Он стал пробираться между «коленями» и задержался у носа. Тут было немного прохладнее, и Мамиллий начал, как веером, обмахиваться соломенной шляпой. Подошел Фанокл. На баке триремы, всего в нескольких футах над головой, трудились рабы.

– Лихой корабль…

Фанокл закончил вытирать лицо и бросил лоскут за борт, где его тут же подхватила волна. Изобретатель поднял вверх большой палец.

– Не лихой. Наоборот, полезный. А вы бы предпочли так, как они?

Мамиллий посмотрел вверх. Рабы окружили металлического краба, но все же его было хорошо видно, только клешни скрывались под палубой триремы.

– Не понимаю.

– Сейчас они разместят в центре нок-рею и будут затаскивать на нее десятитонного краба. При помощи пара можно было бы поднять его без усилий и суеты.

– Мне незачем тащить краба. Я же не раб.

Некоторое время они молча рассматривали краба. Тот представлял собой массивную конструкцию из свинца и железа; острые клешни покоились на каменных глыбах, чтобы не повредить палубу. Подобное сооружение использовалось с единственной целью – топить вражеские суда, взрезая им днища. Однако данный краб был выполнен в том же стиле, что и бабочка на латунном бочонке или Борей на предохранительном клапане: у него были обозначены глаза и суставы ног. Это придавало махине своего рода одушевленный вид, и рабы чистили ему клешни, словно они принадлежали живому существу. Другие рабы подметали семидесятипятифутовую площадку и выравнивали лебедку над кольцом.

Мамиллий перевел взгляд на палубу «Амфитриты».

– Жизнь запутана и хаотична, Фанокл.

– Я наведу в ней порядок.

– Пока что ты лишь усиливаешь хаос.

– Не будет ни рабов, ни армий.

– А что плохого в рабах или армиях? Ты бы еще сказал «Не будет еды, питья и любовных утех».

Они снова помолчали, слушая рокот порта и отрывистые приказы, доносящиеся с триремы.

– Сегодня вечером Император испытает твою скороварку.

– Он обо всем забудет, когда испытает «Амфитриту».

Мамиллий, прищурясь, взглянул на солнце. Хотя жара немного спала, он по-прежнему обмахивался шляпой.

– Господин Мамиллий, а он простил нам ту, первую скороварку?

– Думаю, да.

– Без этого опыта я бы не узнал, что необходим предохранительный клапан.

– Он сказал, что не следовало начинать с мамонта. Обвинил во всем меня.

– И сейчас винит?

Мамиллий покачал головой.

– И все же ему жаль трех поваров и северного крыла виллы.

Фанокл кивнул и нахмурил мокрый лоб.

– По-вашему, он это имел в виду, когда сказал «Старайся предчувствовать опасность»?

На палубу вылез раб, забросил за борт ведро на веревке, затем окатил водой свое обнаженное тело. Вода потекла по палубе, образуя змейки из угольной пыли. Раб снова и снова обливался грязной портовой водой.

– Вымой за собой палубу! – крикнул ему Фанокл.

Раб потер засаленную челку, снова набрал ведро и выплеснул на палубу. Мамиллий и Фанокл, которым грязная вода намочила ноги, возмутились, но их голоса заглушил треск лопающейся веревки. «Амфитрита» нырнула носом в воду, накренилась и громко хрустнула, как будто ее древесный каркас раскусили металлические зубы. На палубу обрушился поток воды с небес – воды, полной обломков, грязи и масла. Мамиллий присел, от страха не в силах даже выругаться. Вода прекратила литься сверху, но накрыла обоих по пояс. Тал изрыгал клубы пара, словно до крайности разгневался. Вскоре вода ушла, палубы засверкали чистотой, а рокот порта стал неистово громким. Мамиллий наконец обрел дар речи и исторг проклятие; его шляпа теперь напоминала коровью лепешку, а грязная одежда липла к телу. Затем юноша умолк, глядя на место, где они недавно стояли. Краб снес шесть футов фальшборта, вырвал доски из палубы и обнажил треснувшие бимсы. Огромный канат спускался с реи триремы за борт, в водоворот зловонной желтой грязи. На триреме завязалась потасовка; среди дерущихся были и солдаты, орудующие рукоятками мечей. Из самой гущи вырвался какой-то человек, доковылял до причала, поднял массивный камень и швырнул через стену порта в море. Наконец драка стала успокаиваться. Два императорских стража колотили по головам без разбору.

Под слоем грязи лицо Мамиллия побелело, как полотно.

– На меня еще никогда не покушались.

Фанокл с разинутым ртом пялился на разбитый фальшборт.

Юношу начала бить дрожь.

– Я никому не делал зла.

На палубу проворно запрыгнул капитан триремы.

– Что я могу сказать, повелитель?

Неистовый рокот порта не утихал. Казалось, с берега, из-за обманчиво безмятежной морской глади на Мамиллия смотрят тысячи глаз. Он лихорадочно замотал головой. Дрожь не унималась.