Читать книгу "Дом в небе - Сара Корбетт"

Не торопись, тут тебя никто не тронет, уговаривал спокойный голос.

Не верю, возражала я.

Потом ко мне пришел Найджел – свежий после душа, принаряженный. Мы сидели на кровати, и я безуспешно пыталась расчесать свои спутанные волосы. Администратор принес нам куриные сэндвичи, которые вначале смутили нас, как и кока-кола. Все вокруг было нам в диковинку. Неужели мы правда едем домой? И нас никто не преследует? Когда муэдзин закричал к вечерней молитве и за дверью раздались торопливые шаги постояльцев, спешащих в бальный, он же молельный, зал, мы хотели было из чувства самосохранения присоединиться к ним, но потом передумали и остались в номере. Тот факт, что мы сделали свой выбор и нас не наказали, сам по себе был чудом.

Мы проговорили почти до самого утра – спать не хотелось. Мы шутили, что никогда в жизни не будем есть бананы и рыбные консервы. Найджел спрашивал, что они со мной делали, но я не была готова обсуждать эту тему – впечатления были еще совсем свежи. С ним обращались лучше просто потому, что он мужчина. Найджелу не запрещали писать, читать и, уж конечно, не связывали.

Прежде чем разойтись, мы включили телевизор и сразу попали на канал «Пресс ТВ», где я работала, когда жила в Багдаде. Тут нас поджидал очередной сюрприз – в новостях показывали сюжет о нашем освобождении.

Наутро мы улетели из Сомали, проведя там четыреста шестьдесят три дня. Мы покинули это шикарное океанское побережье и город, который поначалу казался нам таким спокойным. В Найроби нас встречали представители канадского и австралийского посольств. Меня посадили в машину с канадскими флажками, торчащими из боковых зеркал, Найджел сел в такую же – но с австралийскими флажками, и мы под вой сирены помчались в клинику университета Ага-Хана.

Первым человеком, которого я увидела при выходе из машины, была моя мама – исхудавшая, но красивая. Я, кажется, впервые заметила, какая она красивая. Раньше я как-то не обращала внимания. Было такое чувство, что время сложилось вдвое, вернув нас друг другу. Мы обнялись и разрыдались. Я уткнулась лицом в мамино плечо, она прижимала к себе мою голову и гладила меня по спине. Только теперь я по-настоящему почувствовала себя в безопасности – как дома.

– Все кончилось, ты молодец, ты выдержала, – говорила мне мама.

В клинике нас с Найджелом определили в отдельные частные палаты. С ним были сестра и мать. Мой папа и моя подруга Келли Баркер также прилетели в Найроби. Келли, как оказалось, оказывала моей маме очень большую поддержку. Она приезжала из Калгари, привозила еду; когда в дело вступила компания АКБ, Келли была «официально» включена в команду переговорщиков – она принимала участие в скайп-совещаниях Джона Чейза и наших родных.

В клинике меня встретили медсестры, врачи и женщина-психолог из Канады, специалист по психологическим травмам. У меня взяли кучу анализов, стали лечить от истощения и обезвоживания, подключили к капельнице. Приходил дантист, чтобы осмотреть мои пострадавшие зубы.

Первым делом я потребовала, чтобы меня подстригли – меня бесили отросшие патлы. Потом я попросила есть. Я так долго фантазировала на темы еды, выбирала, что я съем сначала, что потом и что я буду есть, когда совсем наемся, и вот настал тот день, когда мои фантазии готовы были осуществиться. Только теперь мне хотелось всего сразу, хотя врачи предупреждали, что это бесполезно и даже опасно. Когда медсестра принесла обеденное меню, я выбрала курицу, пасту, овощи, чипсы, фрукты, пирожные, пирог с начинкой из мороженого и стала ждать, обмирая от вожделения. Но увы – мое тело не было готово усвоить хоть малую долю всего этого. Желудок восставал, и пища стремилась обратно.

А однажды Келли притащила из шикарного супермаркета целую сумку сыра разных сортов и шоколада «Кэдбери». Я всегда обожала сыр и шоколад. Эта моя слабость часто служила поводом для шуток, когда мы путешествовали в странах с влажным климатом, где выращивают и едят только рис, где такая пища большая редкость. Теперь, в больнице, мы вспоминали это и смеялись. Но под конец я расплакалась. Я знала, что от сыра и шоколада мне станет только хуже. И это разочарование было лишь первым звоночком тех больших проблем, с которыми мне еще предстояло столкнуться. Я начинала понимать, что меня еще ждут последствия. Я была свободна, но далеко не в порядке.

Первая неделя пролетела как в тумане, напоминая постепенное пробуждение от ночного кошмара. Утром я открывала глаза и не могла поверить, что лежу на мягкой постели, под головой у меня подушка, рядом на тумбочке лежит расческа, стоит ваза с цветами и на соседней койке спит мама. Еще долго это казалось мне обманом.

Мало-помалу я узнавала, чего стоило наше освобождение нашим родным, друзьям, знакомым и даже незнакомым людям. Наши семьи существовали в режиме круглосуточного самопожертвования. Общая сумма расходов превысила один миллион долларов. Помогали старые друзья, дальние родственники и незнакомцы. Папа и Перри заложили свой дом. Друзья-рестораторы в Калгари проводили кампании по сбору средств, а Роберт Дрейпер, журналист «Нэшнл джиографик», специально прилетал в Канаду, чтобы поучаствовать и написать материал. Совершенно незнакомые мне люди жертвовали в фонд нашего спасения по десять, двадцать долларов, а некоторые и по нескольку десятков тысяч. Узнав об этом, я была потрясена.

Через несколько дней я и Найджел получили радостное известие: наши сомалийские товарищи по несчастью, которых мы считали погибшими, живы. Примерно в середине января, после пяти месяцев неволи, их ночью вывезли в Могадишо и отпустили на безлюдной рыночной площади. Я так и не узнала, что случилось с Махадом и Марвали, но Абди перебрался в Найроби и получил статус беженца. Оставаться в Могадишо он боялся, хотя его семья по-прежнему жила там, не имея средств для переезда. Абди искал работу в Найроби.

Когда меня выписали из больницы, мы с родителями еще две недели провели в Найроби, в доме канадского посла. И однажды утром, в одной из местных гостиниц, состоялась наша встреча.

Абди совсем не изменился. Худой, симпатичный, короткий – таким я его и помнила. Мы обнялись и долго стояли, обнявшись. Он сказал, что ищет работу видеооператора, но пока безуспешно, и показал мне фотографии своих детей, о которых очень скучал. Жизнь беженца в городе, где количество подобных ему исчисляется десятками тысяч, крайне трудна. Абди жаловался на здоровье, говорил, что после похищения он перестал спать по ночам и не может забыть голода, темноты и побоев. Я тоже поделилась с ним некоторыми впечатлениями. Он сказал, что они с Марвали и Махадом очень тяжело переносили неволю, и он не представляет, как мы выжили, проведя в подобных условиях еще десять месяцев. Когда я призналась, что меня насиловали, он заплакал.

Абди назвал меня сестрой, я его братом. Нас объединяли не только прошлые невзгоды, но и желания в отношении будущего: мы оба хотели не только быть свободными, но и чувствовать себя свободными.

Вскоре уехал Найджел. Он пришел попрощаться со мной в дом канадского посла. После больницы он еще неделю жил с родителями в гостинице, набираясь сил перед дорогой. Мы были бледны, худы, страдали от ночных кошмаров, но внешне начинали отдаленно напоминать нормальных людей. Я думала, что наша с Найджелом дружба продлится вечно, что мы всегда – как в те пятнадцать месяцев – будем делиться друг с другом самым сокровенным. В некотором роде, как мне представлялось, мы всегда будем стоять у соседних окон и болтать обо всем, что приходит в голову, чтобы выжить. В первую ночь нашей свободы в Могадишо мы поклялись видеться как можно чаще и остаться близкими друзьями. Мы обсуждали, каково будет вернуться к прежней жизни, к людям, которые не понимают, что нам пришлось пережить. Мы сто раз признались друг другу в любви.