Читать книгу "Побег на рывок. Кн. 2. Призраки Ойкумены - Генри Лайон Олди"

– Я не лезу в сердечные дела своих детей! И вам не советую!

– Оба молоды, хороши собой. Общие интересы: фехтование…

– Хватит! Вы отвратительны.

– Обеспеченная жизнь. Образование для детей.

– Если Джессика не будет против…

– Если правильно подойти к вопросу, она не будет против. Вероятность семьдесят шесть процентов ровно. Вопрос в другом: не будет ли против сеньор Пераль?

– С чего бы?

– Варвары избегают брака с гематрийками. С точки зрения варваров, гематрийки холодноваты.

Профессор Штильнер открыл глаза. Встал из кресла, подошел к столу с выпивкой. Среди рюмок и графинов, ближе к краю, блестел стакан с минеральной водой. Профессор взял стакан и, когда алам Яффе повернулся к хозяину дома, выплеснул воду в лицо собеседнику.

– Вы повернулись нарочно? – спросил Штильнер.

Яффе кивнул.

– Почему?

Достав платок, Яффе вытер мокрое лицо:

– Вашу реакцию я рассчитал заранее. Мне следовало позволить вам разрядить напряжение. Иначе вы бы замкнулись, и я потерпел бы поражение. Вы обиделись за дочь?

– Гематр! – надо было слышать, с каким великолепным презрением произнес Штильнер это слово. – Он, значит, рассчитал заранее! Нет, любезный, я обиделся не за дочь. Я обиделся за жену, земля ей пухом. Эмилия Лукинична родилась гематрийкой, и я никогда – вы слышите? никогда! – не считал ее, как вы изволили выразиться, холодноватой. А моя дочь тут вообще ни при чем. У Джессики имеется полный комплект чувств, да такой, что любой варвар обзавидуется! Вы, главное, попадитесь ей под горячую руку…

Яффе долго молчал.

– Да, – наконец признал алам. – Тут я недосчитал. Чувственная гематрийка – это слишком даже для меня. Все понимаю, но разум отказывается учитывать такой фактор в расчетах.

Штильнер протянул ему салфетку:

– Сейчас вы очень похожи на помпилианца. Когда разговор заходит об их рабах… У помпилианцев рабы тоже попадают в «слепое пятно».

– Вам, кстати, известно, – резко, слишком резко для гематра Яффе сменил тему, – что ваша дочь выиграла турнир?

– Выиграла?

Вместо ответа Яффе достал уником. В активированной сфере смеялась Джессика Штильнер – на верхней ступеньке пьедестала. К груди она прижимала золотой кубок в форме тюльпана и огромный букет живых тюльпанов: ярко-красных, с желтой бахромой по краям.

– Вот засранка! – с чувством выругался профессор. – И ни слова отцу…

VII

С восточной веранды открывался прекрасный вид на залив Делмар-Гугу. Утреннее небо переливалось всеми оттенками перламутра. Морская гладь в лучах солнца сияла… Нет, решил Лука Шармаль. Расплавленное золото не годится. Слишком расхожая метафора, к тому же ошибочная по оттенку. Расплавленная платина? По цвету ближе: семьдесят два с половиной процента соответствия. Но платина не звучит. Банкир еще раз мысленно повторил: «Не звучит» – и остался доволен. Странный критерий для словосочетания, которое не произнесли вслух; впрочем, мар Шармаль полагал, что отыскал верные слова. Подходящую метафору для воды, отражающей свет, он найдет в другой раз, а пока его вполне удовлетворило оригинальное «не звучит».

Вслух Лука Шармаль говорил совсем другое. Прогуливаясь по веранде, он вел беседу с внуком. Перед Шармалем плавала голосфера коммуникатора, в которой мелькал Давид: появлялся и исчезал. Это нисколько не мешало молодому человеку общаться с дедом.

– Ну, деда, ты даешь! Это ты круто придумал!

– «Семнадцать чудес Ойкумены».

– То, что доктор прописал! Деда, ты монстр!

Луке нравилось, когда внук называл его дедой вопреки грамматике. Такое было возможно лишь между близкими людьми, а банкир умел ценить подобные моменты. Особенно, когда дело касалось семьи.

– Джес обалдеет! Приват?

– Эксклюзив.

– Ну вообще!..

Приват-тур давал массу преимуществ перед обычным туристическим круизом в составе группы. Но в привате имелся ряд ограничений, эксклюзив же позволял клиенту самому выстраивать график тура, меняя его по первой прихоти. На месте решалось, сколько времени потратить на осмотр достопримечательностей; в гиды шли специалисты высшего класса от доктора археологии до чемпиона сектора по экстрим-альпинизму; варьировалась форма подачи информации об объекте – легенды, байки, беллетризированный рассказ, диссертация, поэма гекзаметром, монография…

Цена эксклюзив-тура шокировала бы кого угодно, но Лука Шармаль не был кем угодно. Это у него, изогнув спину в поклоне, спрашивали: «Что угодно?»

– Джес полетит одна?

Намек был прозрачней, чем сфера, висевшая перед Шармалем.

– Это ведь не ты выиграл турнир.

– Дед, ты шутишь?! Нет, ты правда шутишь? Я тобой горжусь!

Не смущаясь бурным проявлением страстей, Давид искренне восторгался дедом, у которого – Великий Космос! – обнаружилось чувство юмора. В словах Луки Шармаля содержалась одна правда, только правда, и ничего, кроме правды. Любой вехден подтвердил бы это даже под присягой. И тем не менее…

Да, шучу, мысленно согласился банкир.

– Все зависит от Джессики, – сказал он. – Я не знаю ее планов и не стану в них вмешиваться. Если она захочет взять тебя…

Давид расплылся в улыбке:

– Захочет? Да я ее без соли съем, если она не захочет! Я тебе уже говорил, что ты самый лучший дед в Ойкумене? Вот и Голиаф согласен.

Громовое урчание лигра, не поместившегося в сферу, подтвердило: да, Голиаф согласен. Когда мар Шармаль связывался с внуком, он уже определился с подарком для внучки, выигравшей турнир. Но финансист знал: Давиду будет приятно, что дед с ним советуется, пусть даже формально. Мар Шармаль никогда не упускал случая сделать что-нибудь приятное близнецам.

Сквозь голосферу, деловито гудя, пронесся бронзовый жук – и умчался прочь, в заросли дизельмы, благоухающие хвойными ароматами. Сфера мигнула, но вторжение жука тут было ни при чем. Запиликал зуммер: Шармаля вызывали по другой линии.

– Извини, Давид. У меня вызов.

– Дела, – понимающе кивнул внук. – Мне порадовать Джес, или ты сам ей сообщишь?

– Я сам.

– Пока, деда. Вечером мы у тебя, как обещали.

– До вечера, Давид.

Переключив линию, банкир активировал конфидент-режим. Автоматически заработала общая защита, веранду накрыло камуфляжной иллюзией, непроницаемой для сканирования.

– Слушаю.

Сфера сплющилась в плоский экран гиперсвязи. На экране возник боргосец Марио Сонелли, невропаст пассажирского колланта номер два, земляк другого известного Луке невропаста – Лючано Борготты… Боргосцы эмоциональны сверх меры, яростная жестикуляция у них в крови. Марио вдобавок был до крайности возбужден – боргосец, возведенный в куб, он являл собой идеальный контраст внешне бесстрастному гематру.