Читать книгу "Гений войны Кутузов. «Чтобы спасти Россию, надо сжечь Москву» - Яков Нерсесов"

Новая линия обороны русских – у Горок – была хуже прежней, но измученный противник больше не предпринимал попыток их атаковать. Дело в том, что корпуса Великой армии тоже порядком «похудели»!

Правофланговые поляки князя Понятовского, поддержанные вестфальскими увальнями трудно идентифицирующего себя как личность его «товарища по уже туманной юности» Жюно взяли Утицу и Утицкий курган, но на этом выдохлись и ни на что большее уже не были способны. Почерневший от пороховой гари в посеченном пулями и изрезанном штыками маршальском мундире «храбрейший из храбрых» Мишель Ней на пару со страдающим от контузии «железным маршалом» близоруким, лысым и сутулым Луи Даву вместе с их обескровленными батальонами и полками, но решившими свою задачу «убрать русских» из Багратионовых флешей и деревни Семеновское, больше уповали на батареи Фуше и Сорбье, чем на свои окровавленные, погнутые и сломанные штыки. Они, конечно, еще могли пойти вперед, но это уже точно была бы их последняя атака. «Король храбрецов» Йоахим Мюрат так «загнал» коней своих храбрецов и смельчаков, что они наполовину стали «безлошадными»: в Москве из 7 тысяч спешенных кавалеристов сформируют два полка пехоты, а затем появится «Священный эскадрон» сугубо из кавалерийских офицеров, у которых еще были лошади. Хотя корпуса Нансути, Латур-Мобура, Груши и покойных Монбрёна (Коленкура) все же еще могли поскакать на русских, особенно удалые гусары, уланы, конные егеря и шеволежеры Брюйера, Пажоля, Шастеля и Рожнецкого. Правда, обратно вернулись бы уже лишь «тени» некогда лихих конных эскадронов лучшей в Европе мюратовской кавалерии. Солдаты его любимца-пасынка Эжена де Богарнэ пострадали меньше остальных, а Итальянская королевская гвардия и кое-какие полки и вовсе не побывали в огне. За них «костьми ложилась» образцовая пехота Жерара, раненого Морана, погибшего Ланабера и сменившего того бригадного генерала барона Ж. Буайе де Ребваля, командира 1-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии Кюриаля Старой гвардии.

Нетронутой оставалась лишь прославленная наполеоновская гвардия: 18 862 отборных бойца (11 562 штыка, 4000 палашей и сабель, 3300 артиллеристов, саперов и гвардейский морской экипаж).

Смогли бы эти 15 с половиной тысяч элитных пехотинцев и кавалеристов (артиллеристы, саперы и моряки в лобовую атаку бы не пошли) радикально изменить ситуацию на поле боя с противником, который с самого утра стоял насмерть и продолжал это делать, несмотря на чудовищный натиск и колоссальные потери?! Споры вокруг обязательности ввода в дело наполеоновской гвардии ведутся до сих пор! Но тогда все решал Наполеон!

Наполеон все видел, все понял. Будучи в душе и по призванию артиллеристом, причем артиллеристом от Бога, он принял единственно рациональное решение продолжать делать то, что у него в тот день получалось лучше всего: валить русских солдат, мужественно стоявших на своих позициях как «стойкие оловянные солдатики», артиллерийским огнем.

Лишь 80 орудий Сорбье из гвардейского резерва выдвинулись ок. 7 часов вечера по приказу Наполеона – «…видите, как они хотят этого, так пусть получат!» – впереди деревни Семеновское и стали поливать компактные каре русских гвардейцев, прикрывавших свой истерзанный левый фланг. Сорбье был профессионал экстра-класса, и гвардейские полки русских получили сполна. Неприятельские ядра, как прямым попаданием, так и излюбленным среди французских артиллеристов рикошетом, пропахивали в их рядах целые просеки, бомбы и гранаты рвали их в клочья, а картечь не позволяла им перейти в контратаку на изрыгавшие смерть неприятельские батареи.

Эти отборные бойцы – Слава и Гордость русской армии (поредевшие и окровавленные лейб-гвардии Семеновский, Преображенский, Измайловские, Литовский, Финляндский полки) – просто «Стояли и умирали!», как последний рубеж русской обороны на густо залитом кровью Бородинском поле. За три года до Ватерлоо русская гвардейская пехота показала наполеоновской гвардии, как гвардия умирает, но не сдается. Правда, французы назвали это на свой лад… «самоубийством» русской гвардии.

Рассказывали, что около 10 часов вечера неутомимый Мюрат в последний раз обратился к императору, прося обрушиться на русские позиции со свежей гвардейской кавалерией, но получил такой жесткий отказ, что счел за благо ретироваться до утра следующего дня.

Глава 21

Так ли уж он «забыл свое ремесло»?!

Французские генералы и маршалы были недовольны своим императором. Мюрат говорил, что не узнавал его весь день, Ней – что Наполеон забыл свое ремесло. Поняв, что вся эта кровавая бойня оказалась бесполезной, «храбрейший из храбрых» потерял самообладание и, как лунатик, побрел прочь с поля боя. А пасынок Бонапарта и вовсе заявил о нерешительности, проявленной императором в решающий момент сражения.

…Кстати, интересное совпадение (или все же закономерность?), начиная с 1807 года в нескольких важнейших сражениях – отчасти при Прейсиш-Эйлау, в чем-то при Ваграме и особенно при Бородино, Наполеон был непохож на себя самого прежних лет. Если при Эйлау ему подфартило и он отделался «ничьей», при Ваграме он сумел-таки, как говорят шахматисты, «на флажке» дожать эрцгерцога Карла, при Бородино он весь день упорно ломился «в закрытые ворота», но так и не смог дожать порядком обескровленного противника, то при Ватерлоо все попытки фронтально раздавить «стойких оловянных солдатиков» герцога Веллингтона и вовсе закончились катастрофой. «Бонапартисты» склонны объяснять неудачи Бородино и Ватерлоо серьезными недомоганиями Бонапарта именно в эти дни (приступы геморроя, проблемы с мочевым пузырем и т. п.) и стечением целого ряда субъективно-объективных обстоятельств. Как признавался сам Наполеон, для «войны нужно здоровье», а «после тридцати начинаешь терять способность вести войну»! Определенная доля истины в их доводах, несомненно, есть. Но «наполеоноведы» парируют: «Когда противник, несмотря ни на что, стоял насмерть, а у Наполеона не было серьезного превосходства в силах, то ему нередко не удавалось добиться положительного результата!»…

Конечно, можно было объяснять нежелание Бонапарта ввести в бой свою гвардию либо его вялостью, либо его болезнью, либо даже страхом от обходного маневра кавалерии Уварова и Платова! Можно ли посчитать этот шаг ошибкой?!

Вряд ли! Слишком многое было против подобного решения!

Во-первых, изрезанная местность не позволила бы наполеоновской гвардии провести атаку максимально стремительно, не подвергшись массированному огню подвижных батарей русских, превосходивших аналогичные у французов и скорострельностью, и калибром, и числом. На новых позициях за Семеновским оврагом у них было порядка 300 орудий, а за счет огромных резервов чуть ли не в половину всего своего артиллерийского парка Кутузов мог сконцентрировать на угрожаемом участке не менее 500 орудий!

Во-вторых, столь эффективная дальнобойная артиллерия Бонапарта, и так работавшая на пределе своей максимальной эффективности, уже не доставала до отошедших назад русских, а ее поддержка, как показал весь предыдущий ход боя, играла колоссальную роль в успехах наполеоновской армии на Бородинском поле.