Читать книгу "После прочтения уничтожить. Пособие для городского партизана - Алексей Цветков"

Почему Роже Гароди — французский марксист с незапамятного года, автор множества книг, важных для международного левого движения, был-был марксистским диалектиком, да и принял ислам на старости лет?

Почему его примеру последовали многие ветераны «красных бригад» в Италии?

Как объяснить обращение Лероя Джонса, самого близкого тебе среди битников поэта, превратившего себя в Амири Барака?

Особенно такие вопросы важны при всполохах горящих небоскребов и попытках развязать новую мировую войну, мотивируя её «нейтрализацией зеленого фанатизма».

Набираешь в поисковике имя Ахи Эврана, жившего в четырнадцатом веке, и находишь на «суфийском» форуме человека, подписавшегося так. Он знает, кем назвался.

— Это же был настоящий социализм — пишешь ты.

— Зачем тебе слово «социализм», если у нас есть слово «ислам»? — отвечает тебе старинное имя по Интернету. «Вероотступничество» и «взимание процента» звучат одинаково в его языке.

Однажды тридцать птиц, повинуясь своему чувству Всевышнего, отправились на поиски пернатого царя Симурга. Птицы знали, что тот, кто умрет, не узнав имама своего времени — неверный. Им пришлось облететь землю, чтобы узнать, что они сами и есть «Си мург» — персидское «тридцать птиц».

«В судный день всякий скажет «я» и только Мухаммад произнесёт: «моя община»».

Красные пятиконечные постеры запрещенной Курдской Рабочей Партии на дощатых заборах пролетарских районов. Идейным курдом оказывается продавец бананов на пристани, целует твой палестинский платок и шепотом говорит «Оджалан» — имя их партизанского лидера, пожизненно заключенного на острове Имралы. На книжных развалах удивительно много турецких книг по анархизму, Че и палестинским боевикам. Квартиру лидера молодых марксистов в запутанном районе Аксарай найти легко: в окне черная статуя свободы на красном фоне держит в руке вместо факела натовский самолет. «Война — это варварство! Альтернатива — социализм!» — яркие антиамериканские плакаты с забинтованными детьми и смеющимися солджерами по всему городу. С теми, кто это клеит, ты и собирался тут встретиться в первую очередь.

Турецкие коммунисты на встречу в университет пришли в серых полушинелях, за отворотами которых «для своих» приколоты: Ленин, Мао, их собственный, казненный властями, Ленин по имени Мустафа Субки и всё тот же Оджалан. Один из пришедших недолго сидел за поджог полицейской машины и очень за это уважаем. Рассказывает за чаем о шести запрещенных в Турции подпольных партиях, которыми набиты тюрьмы. Во всех шести состоят одни и те же люди. Лидер одной из них — Четин Гюнеш недавно покончил в камере с собой, но в самоубийство никто не верит. Политические голодовки сотен заключенных — обычное дело. Другой товарищ часто ездит в Берлин на заработки: турецкая диаспора там активно рубится на профсоюзных демонстрациях, потом применяет на родине европейский опыт, за что, правда, и попадает на нары. Все они болеют за местный «Галатасарай» и шумно вспоминают, как 11-ого сентября 2001 года сорвали на стадионе официальную минуту траурного молчания.

Источником революционной нестабильности в Турции который год остается партизанский Курдистан, о котором они говорят, как верующие о Мекке. Курды живут там пять тысяч лет. Автономии им не дают, потому что автономия будет «красная». До недавнего времени у них было МЕD-TV, собственный спутник-телеканал, но его запретили. Нетипично коротко для Стамбула стриженная девушка сетует, что в стране кризис, профессор получает как мусорщик, и хотя им приходится перебиваться студенческой бузой и акциями против британских баз, но, если, например, Оджалана казнят, они готовы «перенести войну» в города. Эта девушка с веснушками и в стильных голубых очках вообще оказывается из них самой решительной и начитанной. Потом тебе шепнули, она из особой семьи: родители состояли еще в Дэв-Сол («Революционная Левая»), основанной Оджаланом и, отсидев, эмигрировали, а она вернулась. «США поддерживают в Ираке лояльных к ним курдов, чтобы уничтожить наших, не лояльных» — переводит она собственную статью из их газеты. Речь заходит о полной зависимости турецкой экономики от западного заказа. Ты вспоминаешь голландца Гольбейна, который рисовал ковры с экстренной синевой, а делали их крестьяне тут, в горах, толстыми деревянными гребнями терзая своих белых овец и выкрашивая нити травами в любой угодный Гольбейну цвет. Это сравнение товарищи тебе прощают только как писателю. «Назым Хикмет» — иронично называет тебя их комиссарша. Сначала ты подумал, что это значит «полный идиот», но потом вспомнил, что Хикмет вроде бы классик турецкой литературы, написавший «Город без голоса», «Пить Солнце» и переводивший в тюрьме «Войну и мир». Сидел, конечно, за революцию.

Ты спрашиваешь, как они оценивают лозунг: «Коммунизм во имя Аллаха!». За тюрбаны в Универе боролись ведь вместе с исламистами. Неожиданно смущаются и начинают быстро тарабанить на турецком, забыв про тебя, а после признаются, что вообще-то они и есть те самые «алавиты», и могут сводить тебя к своему алавитскому «Деду». Алавиты не ходят в мечети и не соблюдают пост, а в пятничную ночь проводят «джемы» — до рассвета читают гимны имаму Али, пляшут и (!) пьют вино. Женщины у них равны мужчинам. После Корана их главная книга «Дед Коркут», никто не знает, в каком веке написанная. «Дед» — вообще их главная должность.

Возможно, это просто туристический аттракцион, позволяющий почувствовать себя героем «Матрицы», пришедшим за пророчеством. По виду малообитаемый дом из темного дерева. Сумеречный второй этаж. Ворчливые бабы в грязных юбках. Дед сидит один в инфантильной детской рубашке и смотрит перед собой. Коммунисты говорят ему что-то и он включается, как автомат, проглотивший жетон, ищет руками по столу. Стриженная девушка у тебя за спиной старается переводить. Дед быстро спрашивает и быстро, пока ты собираешься с мозгами, сам отвечает, читает свой рэп, шевеля ровно стриженной белой бородой. Ты понимаешь мало, потому что мысленно переводишь девушку уже на русский. Но, кажется, так:

У людей два хозяина — Иблис и Аллах. Но у всякого человека только один хозяин — Иблис либо Аллах. Кого бы ты ни выбрал, твой долг всё делить надвое. Половина твоего хозяина и половина чужого. Одна часть любой вещи пойдет в Джанна, а другая в Джаханам. Сначала ты будешь делить, а потом и тебя разделят. Как делить? Если всех, говорящих по-арабски, убить, язык не исчезнет, а замолчит. Если скосить все цветы, цветение не исчезнет, а спрячется. Это и есть вторая сторона всего, которая идет в Джанна и угодна Аллаху. Нужно отличать само цветение от того, что цветёт. Дух от глины. Неправильно отличающий это «ширк», а вообще не отличающий — «куфр». Иблис закрывает своим глаза и делает их рабами, а Аллах — открывает зрение и делает господами своих. Иблис не смеет ничего против Аллаха, он просто хочет, чтобы как можно больше вещей, не разделенных, пошли к нему в Джаханам.

И много чего еще. Задав все вопросы и ответив на них, Дед затихает. Тебя уводят. Запоминается, что за мизинец он был привязан ниткой, уходящей под стол и от этого становится нехорошо. Спрашивать у товарищей не хочется. Где аттракцион, а где откровение, в конце концов, всегда приходится решать самому.