Читать книгу "Sacre Bleu. Комедия д’искусства - Кристофер Мур"

Анри поставил Тёрнера на место, закрыв им голую мадам Лессар, и отошел на шаг.

— Я убил Красовщика — мне кажется, несправедливо будет и картинки мне жечь. Святотатство какое-то.

— Ты же сам всегда говорил, что многие поколения твоих предков — законченные еретики.

— Это верно. Ладно, подержи свечку, а то не видно. Фонарь придется притушить, иначе масла не выльешь.

Через минуту небольшая камера пылала, как печь стеклодува. Языки пламени лизали своды зала, вырываясь в дверной проем, и умирали, щелкая змеиными жалами. Дым клубился под потолком чернильными волнами.

При свете костра Анри изучал карту.

— Если пойдем вдоль этой стены, выйдем к проходу и лестнице на следующий уровень.

— Тогда пошли.

— А осел Красовщика?

— Кто же знает, куда он удрал, Анри? У нас в фонаре масла едва хватит, чтоб выбраться наружу. Может, сам дорогу найдет. Он тут уже бывал.

Тулуз-Лотрек сложил карту и двинулся вдоль стены, опираясь на двустволку, как на костыль. Таиться больше не было нужды, и он хромал вволю.

— Болит? — спросил Люсьен, подняв фонарь повыше, чтобы другу было видно, что впереди.

— У меня? Все в порядке. Это пустяки в сравнении с тем, что я убил человека и сжег комнату, набитую шедеврами.

— Прости меня, Анри.

— Но и это ерунда по сравнению с неслабой возможностью того, что ты трахнул собственную матушку и укокошил отца.

— Все не так было.

— А как оно тогда было?

— Не знаю.

— А как думаешь, твоя мама согласится мне позировать? Интересуюсь чисто как художник.

* * *

— Ты Лапочку убила!

Вот первое, что он сказал Жюльетт, когда они нашли ее в мастерской Анри.

— Кого? — спросила она.

— Лапочку Писсарро. Маленькую девочку. Я ее любил, а ты ее убила.

— Тогда был выбор, Люсьен, ты или она. Кто-то из вас должен был заплатить. Я выбрала ее.

— Ты же говорила, что выбирал Красовщик.

— Да, и он хотел тебя. Я его отговорила.

— Ты чудовище.

— Ну а твоя мамаша — шлюха.

— Только потому, что в нее вселялась ты.

— О, ты и про это вызнал?

— Я видел картину.

— Значит, Красовщик мертв? По-настоящему? Мне показалось, что он меня отпустил.

— Да, — ответил Анри. — Я его застрелил. И картины сгорели. Вы свободны.

— Вот говнюк мелкий, он же мне рассказывал, что использовал портрет твоей матушки много лет назад.

— Так ты и отца моего убила?

— Что? Пф-ф. Нет. Дурашка. Нет, конечно. Знаешь, Люсьен, твой папá был очень милым человеком. Живопись обожал. Очень и очень милый.

Анри произнес:

— Раз вы были Люсьеном — и были его матушкой, говоря технически, он спал с…

— Мой отец умер у себя в мастерской, — сказал Люсьен. — И ни одной его картины не нашли. Объясни-ка мне это.

— Эй, вы только поглядите, какие!

— Не подействует, — отрезал Люсьен.

— Так о чем мы говорили? — спросил Анри.

— Я не убивала твоего отца, Люсьен. У него не выдержало сердце. Он просто умер. Но умер он, занимаясь тем, что любил.

— Писал картины?

— Ну да, скажем так.

— Моя сестра Режин всю жизнь уверена, что наш отец изменял нашей маме.

— Когда на самом деле он изменял с вашей мамой, — сказал Анри.

— И она считает, что наша сестра Мари погибла из-за нее. А это была ты, правда?

— Помнишь, как они тебе нравились? Мммммм, ты потрогай.

— Застегни блузку, Жюльетт, я же говорю — не подействует.

— Но если вы предлагаете, — встрял Анри, — и пока вы между собой разговариваете…

— Ох, ну ладно, — сказала Жюльетт, отворачиваясь и запахивая блузку. — Смерть Мари оказалась удобной. Я не роняла ее с крыши, но когда она упала, цель была достигнута — жертва принесена. Ею стала она. Бедному папаше Лессару теперь не нужно было умирать ради Священной Сини. Все эта сучка Судьба.

— Судьба — тоже барышня? — уточнил Анри.

— Нет, так просто говорится. И да, Люсьен, да, да и да — жизнь твоей сестры стала платой за Священную Синь. Прости меня. И я не чудовище. Я тебя люблю. Я полюбила тебя, едва увидела.

— И овладела мной.

— Чтобы узнать тебя. Никто не знает тебя так, как я, Люсьен. Я знаю, как ты любил папу. Правда знаю. Знаю, как у тебя надорвалось сердце, когда Лапочка умерла. Я знаю, как страстно ты любишь живопись — так, как я, этого не будет знать никто. Я знаю, как получать по башке идеальным багетом — каждое утро, год за годом. И я была рядом, когда ты впервые обнаружил волшебные эластические свойства своего краника. Я…

— Хватит.

— Ты мой единственный, Люсьен, и мой навсегда. Теперь я свободна. Я твоя. Твоя Жюльетт. Мы можем быть вместе. Ты можешь писать.

— А ты что будешь делать? — спросил Люсьен. — Шляпки кроить?

— Нет, у меня есть средства. Буду позировать — тебе. И вдохновлять тебя.

— Вы же и сифилисом его заразили, правда? — осведомился Тулуз-Лотрек.

— Нет, не заражала. Но, похоже, месье Лессару нужно поразмыслить над нашей удачей. Дорогой Анри. Дорогой мой отважный Анри, у вас же тут есть коньяк, правда?

— Ну разумеется, — ответил Тулуз-Лотрек.

Двадцать восемь. Касательно маман

Люсьен выждал неделю после смерти Красовщика — гнев его несколько остыл, и он был готов сообщить Режин, что их отец вовсе не был волокитой, а она не виновата в смерти их сестры. Фокус состоял в том, чтобы ей все это изложить, никак не касаясь причудливой истории Жюльетт и Красовщика. Он исправно выполнял свои обязанности в пекарне, давал Режин дольше поспать и сменял ее за прилавком, как только весь хлеб был готов. Весьма окольный путь к тому, чтобы поднять ей настроение.

Случилось все в четверг утром, около десяти, когда ежедневная суета спала, и он услышал, как Режин поет себе под нос песенку, выметая из-за прилавка крошки. Тут-то он и решил донести до нее известие, которое, по его прикидкам, должно было спасти ее от мук совести на всю оставшуюся жизнь.

— Режин, наша маман — шлюха, — сказал он. — Я решил, что тебе стоит это знать.

— Я так и думал, — произнес старик, сидевший на высоком табурете у окна до того неподвижно, что стал предметом обстановки.

— А вы не суйте нос не в свое дело, месье Фунтено. — Она так резко повернулась к Люсьену, что если бы танцевала танго с метлой — свернула бы партнеру шею. — Быть может, derrière? — буркнула она, показывая на дверь в пекарню.