Читать книгу "Эми и Исабель - Элизабет Страут"

— Сегодня.

Продавец стал на колени перед Эми и надел туфли ей на ноги, а потом, когда он положил их в коробку и понес к кассе, Эми спросила:

— Девушку зовут Келли?

— Да, уменьшительное от Катрин, кажется.

— Келли Каннингем, — повторила Эми, пробежав пальцами по новой прическе. — Черт, она такая миленькая.

В тот вечер Исабель писала и переписывала письмо много раз. Наутро оно отправилось по адресу. Ничего не оставалось, как только ждать. Как невыносимо ждать весточки. Утро полнится надеждами, а вечера несут разочарование. Боль разочарования наступала в одно и то же время пополудни. В почтовом ящике, который Эми регулярно проверяла по пути домой из школы, были только счета да уведомление от дантиста, что Исабель пора на чистку зубов. Как раздражают эти рекламные бумажки: «Заполните форму — и гарантированно получите приз». Как странен вот такой молчаливый отказ — в виде пустоты, назойливой, угнетающей тишины и неизвестности. Видимо, Эвелин Каннингем переехала (но тогда бы письмо вернулось — Исабель написала на конверте обратный адрес). Возможно, письмо затерялось где-то на почте, или выпало из почтового ящика, или собирало пыль сейчас под какой-нибудь калифорнийской лестницей.

Вскоре они перестали упоминать об этом письме.

Осень была дождлива.

Дожди шли обильно и долго, будто спеша наверстать упущенное этим засушливым летом. Река казалась огромной, пенящейся, мутной, ее грязная чернота клубилась под мостом, с грохотом обрушиваясь на гранитные плиты. Хотелось неотрывно смотреть на потоки, а иногда утром после особенно сильного ливня можно было заметить одного или двух пешеходов, опирающихся на перила моста, словно завороженных силой этой реки.

Исабель, проезжая через мост по дороге на работу, порой думала, уж не собираются ли эти люди сигануть с моста. Даже понимая, что такое редко случается (только один раз за время ее жизни в Ширли-Фоллс человек спрыгнул с моста — бедный пьяница, поздно вечером), она все равно поглядывала в зеркало заднего вида, ибо привычка всегда ожидать катастрофы еще не оставила ее, да и никогда не оставит полностью. Нет, Исабель все еще была Исабель.

И все-таки она изменилась, конечно. Она не могла не измениться: Бев, Дотти, Эми теперь знали, что она никогда не была замужем, что она забеременела в семнадцать лет от лучшего друга отца. Словно избавившись от грязного белья, годами сжимавшего тело, она чувствовала себя нагой, но чистой. И Дотти, и Бев, да и Эми обещали хранить тайну, но Исабель отвечала: «Как хотите». Она не собиралась отягощать их своими тайнами, хотя ей было интересно знать, кому они проболтались, если проболтались, конечно.

И все же было удивительно теперь, после стольких лет жизни под грузом стыда, как мало ее заботило чужое мнение. Частично из-за того, что Дотти и Бев, и даже Эми, вроде бы не осуждали ее, как она могла подумать. Ее заботило совсем другое.

Эми, например. За нее было больно. И временами обжигающе больно, когда она видела безропотное беспокойство в глазах дочери. Все жаркое лето пытаясь выпутаться из предательства Эми, Исабель встречала угасающие дни осени с болезненным чувством, что Эми избежала смертельной опасности, гораздо более серьезной, чем ее «предательство», и это было недалеко от истины. Воспоминания о вечере, когда она остригла волосы Эми, иногда возникали с возросшим чувством ужаса, то, что она сделала, было необратимо, и непреклонность этого факта беспокоила ее больше всего. «Каждый наш поступок имеет значение в этом мире» — эта мысль не оставляла Исабель, как будто только сейчас, повзрослев, она стала это понимать.

Но были и счастливые моменты, когда лицо Эми было ясно, глаза блестели, новая прическа обрамляла личико, и Исабель угадывала, какой она будет, какой она, возможно, уже стала, и это успокаивало и вселяло надежду.

Был еще Эйвери Кларк, и это, конечно, странно. Он больше не упоминал о забытом приглашении, и Исабель не знала, думал ли Эйвери вообще об этом случае. Но когда он вернулся на работу после тяжелой простуды, она принесла ему корзинку апельсинов.

— Вы только посмотрите! Какая красота! — обрадовался он. Нос у него был рыхлый и пунцовый.

— Ну, я тут подумала, что вам бы надо побольше витамина С.

— Действительно надо, — согласился Эйвери.

Она не могла сказать, было ли ему неловко принять от нее подарок. Но она знала, что ей необходимо сделать его. Она словно прошла обряд очищения, подарив ему эти апельсины.

— Я так люблю этот цвет, — добавила Исабель, и это была правда — ей нравилась сияющая, тугая кожа этих маленьких глобусов.

— О да, очень мило, спасибо, Исабель!

Кем же все-таки был этот человек? Этот высокий человек, шебуршащий бумажками на столе? Его глаза казались маленькими, слезящимися и старыми. Она больше не могла вообразить, что он ест на обед, какое на нем нижнее белье.

И только иногда по ночам она по-прежнему желала его, вспоминая, каким он был для нее: дорогим, добрым, любимым.

Она так хотела любить, что сейчас ощущала потерю чего-то очень важного в жизни, и знала, что, если бы он вдруг ответил на ее чувства, наклонился к ней и в самое ухо прошептал о своей так давно сдерживаемой страсти, если бы его слезящиеся глаза взглянули на нее с вожделением, она бы не колебалась ни минуты и бросилась к нему.

Но конечно, Эйвери Кларк не ободрил ее, и отношения между ними в офисе (или церкви) оставались банальными, скучными, ничем не обремененными. Раз или два, как ни странно, она, сидя за пишущей машинкой, даже ощущала себя свободной — проще не скажешь. Ощущение свободы было подобно тому, как случается после грозы, когда кажется, что воздух избавился от головной боли. Это чувство, эта ясность мыслей удивляли Исабель. Как эта жизнь отличалась от жизни под бременем! Не бояться встретить в скобяной лавке Барбару Роули. («Привет Барбара», — и пошла себе дальше.) Не чувствовать, что каждая мелочь невыносимо давит. К примеру, бегония на ее рабочем столе. Вместо высохшего и погибшего без присмотра цветка перед ней красовалось прелестное растение с распустившимися бутонами. И любовь к Дотти и Бев, и достаточно теплое отношение к остальным сотрудницам превращало комнату из пустыни в оазис, где каждая человеческая черта была на виду.

Исабель не будет здесь работать. Она понимала это в минуты прояснения сознания, понимала, что ее теплое отношение к сидящим вокруг частично возникло из все более растущего отдаления от них. Она еще не знала, как и когда покинет контору, в которой проработала пятнадцать лет. Но она знала определенно, что уйдет, прежде чем втянется в обыденность за столом, в самой работе, в столовой, прежде чем Эйвери Кларк опять станет для нее важен. Придет день, и она заставит себя встать и выйти, она понимала это, но сейчас, поднимаясь и направляясь в аквариум Эйвери с письмом на подпись, она думала о своих ногах в колготках, о том, как слегка кривятся ее черные лодочки, когда она идет по паркету, — такие простые, спокойные, связные мысли.

А потом мысли опять смешаются, и снова она будет волноваться за Эми и думать, почему Эвелин Каннингем так и не ответила на ее письмо, и снова будет желать Эйвери Кларка.