Читать книгу "Журавлиные клики - Евгений Петрович Алфимов"

его, и не сомневалась в своем праве поучать, одергивать и наставлять мужа на каждом шагу. Впрочем, Лена не ошибалась, называя его слабохарактерным: он быстро привык к этому главенству жены, смирился, тем более видел, что Лена искренне к нему привязана, хочет ему добра, а ее советы и наставления идут только на пользу.

Все у них как-будто ладилось, но Лина Алексеевна не была почему-то спокойна за сына. За три года одинокого, скудного радостями существования она заметно постарела, обострилась мучившая ее и раньше болезнь сердца, поднялось кровяное давление. Ночами порой ей бывало так худо, что она теряла сознание. Очнувшись, пила валерьянку, глотала резерпин. Утром собиралась с силами, выходила в кухню греть чай. «Опять был приступ? — спрашивала соседка Дуся, еще не старая женщина-вдова, и укоризненно качала головой в папильотках. — Что же вы в стенку не постучали-то?» — «Очухалась сама, слава богу», — виновато улыбалась Лина Алексеевна и, дотрагиваясь пальцем до пышных роз на ярком халате вдовы, просительно шептала: «Вы уж не говорите ничего Сереже, не надо его беспокоить…»

И соседка ничего не говорила. Но она будто ловила редкие визиты Сергея Ивановича и, открывая ему дверь, смотрела на него так неприязненно, с таким нескрываемым осуждением, что он чувствовал себя негодяем. И после этого ему было особенно горька видеть, какая нищенская обстановка в маминой комнате, какие колченогие стулья, какой ветхий диван, какое старенькое, линялое, чиненое-перечиненное платье на ней, какие грубые дешевые чулки на ее ногах. И как смущалась она, предлагая ему разделить с ней ужин, бормоча, что у нее сегодня скромно, нет ничего вкусного. А скромно — хлеб, отварная картошка, жидкий сиротский чай — было у нее всегда. Да и могла она разве лучше одеваться, сытней есть на свою тридцатирублевую пенсию и ту десятку, которую они с Леной прибавляли к пенсии от щедрот своих. «Ведь денег же у нас достаточно, — болезненно морщился Сергей Иванович. — Надо сегодня же поговорить с Леной. Будем давать ей… ну, скажем, двадцать рублей».

Лена охотно соглашалась, что старухе надо давать больше. Однако в день получки, при распределении поступивших в семейную кассу средств, неизменно обнаруживались статьи срочных и довольно немалых расходов: то Лене требовалось купить модное платье, то ему безотлагательно нужен был новый костюм, потому что старый пообтерся и потерял приличный вид… К тому же Лена откладывала каждый месяц по пятьдесят рублей на мебель для их будущей квартиры.

«Ну ничего, — утешал себя Сергей Иванович, — вот заживем вместе с мамой, все будет иначе у нее…»

И однажды сияющий, чудесно помолодевший по крайней мере лет на пять Сергей Иванович принес Лене ордер. Были превзойдены самые смелые их ожидания. Учитывая, что с ними будет жить мать, члены завкома проявили поистине царскую щедрость, предоставив ему трехкомнатную и, как добавляют в таких радостных случаях, со всеми удобствами квартиру…

Нет, это была не квартира, это были апартаменты! Тесть, схватив клюку и авоську, побежал за вином, теща приготовила праздничный ужин. Событие было слишком огромно, чтобы размениваться на возгласы, вздохи и ахи. Молча, чинно, торжественно чокнулись, выпили, закусили. Поднявшись из-за стола, пожали друг другу руки. И лишь позже, уединившись с Леной в капитанской комнате, Сергей Иванович бросился в кресло и, откидывая с потного лба волосы, радостно, громко засмеялся: «Наконец-то! Завтра же к матери! Вот уж обрадуется!» — «Тебе надо что-нибудь сообщить ей?» — с настороженной сдержанностью спросила Лена. «Что?» — не сразу понял он и вдруг внутренне похолодел, прочтя в лице Лены, увы, уже знакомую ему, не сулившую ничего доброго отчужденность. «Послушай, — сказала она, поднимая подол платья и отлепляя капроновые чулки от розовой кожи красивых длинных ног. — Давай обсудим все это серьезно, без эмоций. Не думай, что три комнаты — это много. Спальня нам нужна? Конечно. А гостиная? Разумеется. Ну, а в третьей комнате мы устроим кабинет, о котором ты так страстно мечтал». — «К черту кабинет! — закричал он. — Я хочу наконец успокоить старость моей родной матери, несчастной больной женщины. Ты можешь понять это?» — «Успокоить старость, — передразнила она его. — И когда ты избавишься от этих смешных сентиментальностей… Хорошо, в таком случае я тоже хочу успокоить старость своих родителей. Они тоже будут жить с нами». — «Но они ведь не нуждаются в этом так, как нуждается моя мать. Они не одиноки, живут вдвоем. Потом, у них есть своя отличная квартира». — «Твоя мать тоже не без крыши над головой. Отдельная комната окном на юг, теплая, сухая. Что ей еще надо?» — «Ласки еще ей надо! — снова крикнул он. — Человеческого участия! Ты знаешь, как жила моя мать, как маялась, какие муки перенесла? Как получила похоронку на отца, когда мне не было и четырех лет? Как растила меня, отдавая мне буквально всю кровь свою?..» — «Знаю, знаю, слышала, — замахала она руками, брезгливо кривя губы, будто он открывал ей какие-то постыдные свои тайны. — Нельзя ли, дружок, без патетики? Думаешь, моим родителям было в войну легче? Или они меньше любили меня, меньше для меня сделали?» — «Лена, — сказал он, страдая, — ведь ты раньше не возражала. И ты не была такой бессердечной…» — «Я и теперь желаю лишь одного — сделать так, чтобы было хорошо всем: и нам с тобой, и твоей матери. Разве была я когда-нибудь не права? Почему ты теперь не хочешь положиться на мое мнение, на мой здравый смысл? — Она подошла к нему, шурша кружевами ночной рубашки, обняла голой рукой за шею. — А ты думал, глупенький, что у нас еще могут быть дети? Ты что, хочешь оставить собственного ребенка без детской?..» — «Ну хватит! — он оттолкнул ее. — В конце концов, мать записана в ордере, нас просто заставят взять ее к себе». — «Не заставят. И никто не посмеет выселить ее. Старая женщина, на заслуженном отдыхе. Наше государство гуманное, закона такого нет — выселить…» — «Мать будет жить со мной! — сказал он, стараясь придать голосу твердость. «Хорошо, милый. Но в таком разе ты будешь жить только с матерью, без меня…»

И она, щелкнув выключателем, потушила свет, давая знать, что разговор окончен.

На следующий день он отправился к матери. Она выслушала его, понурившись, с покорностью очень усталого человека, приняв без удивления, как должное, поведение Лены и не осудив ее. В бессильном отчаянии он заплакал. Она тоже заплакала от жалости к нему. Потом насухо вытерла слезы: «Я знаю, что ты любишь меня. А все остальное не важно. Иди мирись с Леной, сынок…»

С тех пор он стал еще реже бывать у матери. Если он был нужен ей —