Читать книгу "Завершившие войну - Яна Каляева"

здесь было жарко, почти как в бане. От щелочного духа ело глаза.

— Да кто ж так бучит, едрена кочерга! — орала на солдатика здоровенная, в два обхвата, бабища. — Энто стыдоба одна, а не бученье! Не стану я бучить таким макаром, хошь стреляй меня своим револьвертом, ирод!

— Не понимаю я ее, товарищ начштаба, — солдатик виновато развел руками. Видать, городской, из интеллигентов. — Отказывается работать, а что не так, объяснить не может!

— Ты глянь, начальник, глянь! — накинулась склочница уже на Белоусова. — Эдак разве же бучат?

Тетка сунула ему под нос мокрую льняную рубаху. Белоусов вгляделся. Отстирано и вправду некачественно: под воротом осталась жирная черная полоса.

— Что же не так? — спросил начштаба. — Неужели вся буча вышла у нас?

Бучей крестьяне называли щелочь, которую добывали, настаивая золу. Мыла в Народной армии давно уже не было.

— Да что буча, — отмахнулась баба. — Буча-то есть, да ежели ее ложить с лихвой, в лоскуты белье треснет. Ветхое больно.

— И действительно, — согласился Белоусов. — Что же вы, матушка, предлагаете? Знаете, верно, что делают в таких случаях?

— Дак мне ли не знать! Я ж первая хозяйка у себя на селе была, — важно ответила крестьянка, довольная, что у нее спросили совета. — В чугунок его надо и в печь! Часа не пройдет — хошь на свадьбу надевай! И бучи меньше надоть. Только чугунков-то нету!

— Как вас, матушка, звать?

— Марфа Степанова я!

— Товарищ Степанова, назначаю вас ответственной за стирку белья, — сказал Белоусов. — Чугунки принесут вам, я отдам распоряжение в интендантскую службу.

Народная армия поистине сделалась Ноевым ковчегом, Саша. Люди различного происхождения, убеждений, моральных устоев объединены только тем, что стали Новому порядку врагами. Непросто бывает управляться со столь пестрой публикой! Но есть в нашей пестроте и преимущества. Люди с различающимся жизненным опытом могут находить неожиданные порой решения для самых разных задач.

Настало время обеда. Белоусов подошел к кухонной избе и встал в общую очередь. Похлебку раздавали прямо с крыльца. Хорошо бы была уха из тараньки! Ее любовно прозвали «суп карие глазки», поскольку рыбьи глаза плавали в ней в огромном количестве. Это куда съедобнее, чем волчья похлебка. До этой зимы Белоусов полагал, что мясо волков непригодно в пищу, но жизнь заставила изменить мнение. Если пару часов отваривать волчатину в воде, подкисленной клюквой, которую иногда удавалось отыскать под снегом… это несколько лучше, чем голод.

Белоусов задумался, как сообщить Саше об их положении, чтобы не слишком опечалить ее.

Иногда я с тоской вспоминаю начало Гражданской войны, когда боеприпасов не хватало у обеих сторон. Это на время возродило забытое уже было величие таких боевых искусств, как сабельный бой или кавалерийские атаки. Теперь, однако, мы сражаемся против правительства с его заводами и железными дорогами. Говорят, что Бог на стороне больших батальонов. Я верю, что Бог на стороне тех, кто стоит за правду, и надеюсь, что за правду стоим мы.

Жаль, что ты не веруешь, Саша.

Сегодня был «суп карие глазки». Это хорошо, таранька соленая, а соли отчаянно не хватало в рационе.

— Здоров, Михалыч, — Антонов подошел с дымящейся миской в руках.

— Добрый день, товарищ главком! Как семья?

— Слава Богу. Наташка уже вовсю по кухне дежурит. Говорю ей, куда, полежала б еще, так нет. Зазорно, говорит, от баб: станут болтать, жена главкома-де барыней ходит. Сашка на поверку крепче, чем казалось поначалу. Уже почти вдвое в весе прибавила! Сегодня улыбнулась мне, представляешь, Михалыч, вот так просто взяла и улыбнулась!

— Рад за вас.

Кирилл Михайлович произнес это чуть натянуто. Он, разумеется, и вправду был рад за семью товарища. И все же разговоры эти лишний раз напоминали, что его жена далеко и неизвестно, что с ней, а детей у них нет и, по всей видимости, уже не будет.

— Я чего искал-то тебя, — сменил тему Антонов. — Разведка вернулась. Счас после обеда командиров собираю в штабе. Решим, кто откуда беляка бить станет. Да не делай ты такое лицо, Михалыч! Помню, помню я твою науку. Сам тут останусь, в набег не пойду. Подумал, — Антонов почесал в затылке, — прав ты был… неча главкому геройствовать без нужды. Здесь моя работа, за порядком следить, людей направлять…

Полагаю, Саша, тебе пришлись бы по нраву перемены в нашем главкоме. Многие опасались, что, оставшись разом без Князева и без тебя, он не справится, и Народная армия выродится в сборище кое-как повязанных между собой банд. Теперь уже можно со всей ответственностью утверждать, что этого не произошло. Антонов в полной мере сохраняет контроль над своей армией — и над собой самим.

После совещания Белоусов зашел в церковь. Там была оборудована главная казарма. Сосновые нары стояли в три ряда вдоль стен, закрывая потемневшие от времени фрески.

Начштаба устроил дневальному выволочку за сваленные в кучу сырые валенки. Проверил тягу в печи. Угарный газ был менее впечатляющим врагом, чем правительственные войска с их бронетехникой, однако не менее смертоносным, а в текущих условиях — даже и более опасным.

После обратил взгляд к части иконостаса, не заставленной нарами. Подумал было рассказать Саше, как прошло совещание, но решил, что ей, должно быть, не это теперь интересно. Она все же женщина, а женщинам, даже самым сильным и храбрым из них, следует говорить о любви.

Белоусов всегда твердо знал, что его долг офицера — защищать Отечество, а его долг мужчины — любить жену беззаветно. Три года первого брака вспоминались теперь как пора совершенного счастья; когда эпидемия холеры унесла жизни любимой и дочери, он счел, что и его жизнь закончена, и полностью посвятил себя службе. Однако с тех пор минуло двенадцать лет. Белоусову доводилось встречать женщин, к которым он испытывал симпатию — обоюдную, судя по всему. Но всякий раз он задавался вопросом, способен ли составить счастье этой женщины; и, честно ответив себе, отступался. Он решил уже, что ему суждено хранить верность памяти первой возлюбленной до самой смерти.

А потом появилась Саша. Слишком слабая и неопытная для свалившихся на нее испытаний, она встречала их стойко и отчаянно цеплялась за все, что только могло сделать ее сильнее. И тогда он понял, что Бог определил ему еще одно испытание — новую любовь.

Что такое любовь, он твердо знал с детства. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует.

Вот только полно, нужно ли это теперь его жене? Не много ли он о себе возомнил? Его