Читать книгу "Вальхен - Ольга Громова"

У немцев с продуктами становится всё хуже. Это видно по тому, какие завтраки берут с собой на фабрику пожилые работяги. И всегда-то у них были скудные бутерброды или пустая картошка, а теперь многие и вовсе не обедают. И нас кормят всё хуже. С другой стороны, немцы сильно ослабили режим в арбайтслагерях. Теперь нам разрешается в нерабочее время уходить в город, когда хотим. Мы и в кино ходим, хотя значки на всякий случай по-прежнему прячем. А нередко отправляемся по соседним бауэрам в поисках подработки. У них полегче с продуктами, и они готовы платить едой. Иногда отдают даже одежду и обувь.

Между нашей частью лагеря и «иностранной», где теперь больше итальянцев, чем чехов, идёт оживлённый товарообмен. Деньги никому не нужны. У них есть посылки от Красного Креста раз в месяц, а мы что-то добываем сами.

Итальяшки весёлый народ, но лишний раз поработать — это не про них. Они не пойдут наниматься на прополку или посадку в выходной. Некурящие охотно отдают нам табак, который приходит в посылках, чтобы мы меняли его у бауэров на что-то нужное. Это такой взаимовыгодный промысел: часть полученного отдаём итальянцам, а часть — себе.

Я время от времени всё ещё вспоминаю Зденека и корю себя, что не взяла адрес его матери. Какое-то время надеялась, что он напишет, — адрес-то лагеря знает, но — нет. Видно, обиделся сильно. Или с глаз долой — из сердца вон? За мной весело ухаживают сразу двое — итальянец Марио и француз из другого лагеря, Гастон, с которым мы познакомились в кино. На нашем смешанном международно-немецком его кто-то сократил до Гаст, да так и прижилось.

18 мая

Вчера мы с Марьяной работали у Валюхиных Шольцев. Валюшке, конечно, там хорошо. Все к ней относятся как к своей. Младшие дети её обожают, по первому слову кидаются, куда она скажет. Особенно Басти. Но… ох, что-то там развивается между нею и Тилем. Тиль уже почти взрослый, совсем мужчина. Он года на два старше Вали, а ей в августе будет 16. Значит, ему 18 точно есть. Он просто глаз не сводит с нашей Валюхи. Это так откровенно, что, думаю, для родителей — не тайна. Значит, они не возражают. А Валька пока смущается и смотрит на него, только когда думает, что никто не видит. Но на самом деле скрывать-то ещё не очень умеет.

Мы с Марьяной про них вчера поболтали по пути домой. Она боится, что это серьёзно, — видит в Валюхе глубокую девочку с сильными чувствами. И тогда, мол, будет страшная травма, когда закончится война. Кто сюда придёт — наши или не наши — неизвестно. И как оно будет? Замуж ей, что ли, выходить в 17 лет? Надеюсь, это первое увлечение быстро пройдёт. Всё-таки дом-то дороже. А тут страна чужая. На родину надо будет возвращаться. Авось переживёт. Мало ли у меня таких увлечений было в старших классах. Забылось всё. Кроме Сашки.

Сегодня после первой смены я чуть-чуть поспала, и мы отправились в город целой компанией. Мы «осты» свои поснимали на всякий случай, а итальянцев немцы почти не трогают. Я, Тося, её ухажёр — Виктор из двадцатого барака, Ульянка, Марио, Гаст и Энрико, который на Ульянку заглядывается. Она, правда, очень весело с ним разговаривает, но — как со всеми. А письма пишет своему Томашу. Даже чешский для этого учит. Он ей откуда-то из своего далека учебник прислал. Чешско-русский. И где нашёл?

Хороший у неё Томаш, и у них вроде всё серьёзно. Я ей завидую. Вот не удержала Зденека. А где он теперь, и Томаш не знает. Чего мне не хватало? Или у меня просто гонору много и характер плохой? Не зря, наверное, немцы говорят: «Darnach der Mann geraten, wird ihm die Wurst gebraten»[111]. Характер у меня и правда паршивый — сама знаю. Но вот поменять его не получается. Всё равно, как тётя Лида говорила, «характер раньше мозгов включается». Сперва наговорю чего-нибудь или сделаю не то, а потом ещё и прощения попросить не могу.

Однако не зря прошли эти годы, вот я уже и поговорки немецкие в текст вставляю. А Валька так вообще свободно по-немецки болтает, как по-русски.

До города больше 10 км, но за разговорами весело дошли — чуть больше двух часов хода. По пути итальянцы нам целый концерт устроили — распевали итальянские песни во все глотки. Идём-то в основном по полям — пой не хочу. Мы надеялись что-то найти на базаре, но там оказалось почти пусто. Удивительно мало народу, и совсем неохотно продают что-то за деньги. А что мы можем предложить горожанам на обмен? У них почему-то этот базар на окраине, хотя в центре, Марио сказал, есть Marktplatz[112]. Мы пошли к центру, а там такая разруха! Не город, а одни развалины! Ну ладно, нашу фабрику бомбили — в этом есть логика. Но мирных жителей?! Если это наши союзники, то чем они, спрашивается, лучше тех, кто разбомбил Киев или Минск?

Всё-таки немцы — непостижимый для меня народ. Видно, что уже множество руин тщательно разобрано. И сегодня мы видели, как люди разбирают очередной обрушенный дом. Все аккуратно одеты, большинство в перчатках. А главное — работают и смеются! Будто не их дома в развалинах! А на одном фасаде чёрным, чем-то вроде угля, крупно написано: «Unsere Mauern brechen, aber unsere Herzen nicht!» Ну надо же! «Наши дома рушатся, но наши сердца — нет!» И это там, где, кроме фасада, вообще ничего не осталось. А они смеются.

В квартале, где вообще нет ни одного целого дома, мы увидели половину столба, на котором висел почтовый ящик. К нему добрался через развалины почтальон в форме и стал выгружать оттуда письма! Вылез на мостовую, взгромоздился с этой сумкой на велосипед и поехал… вероятно, искать следующий ящик! Оказалось, что и почта недалеко. Только её тоже разбомбило. И конверты разлетелись по мостовой. Пятеро мальчишек собирали их по всему кварталу. Я не очень поняла, зачем они их между собой делят. А Серёга говорит: ищут знакомые имена или адреса, чтобы доставить. Нет, я, наверное, этого никогда не пойму! Вот уж правда: vor allem Ordnung[113].

Валя

У реки

Сентябрь 1944

Они шли рядом по тропке вдоль крутого берега реки, где столько раз гуляли, где бегали с младшими, где бродили, держась за руки, или болтали о том о сём, сидя под низким шатром из ивовых веток. Но впервые Тиль позвал её погулять одну. Как на свидание. И сейчас на обоих вдруг нахлынула такая робость, что ни один не решался взять другого за руку. Порыв ветра вскинул Валину косу, и Тиль поймал её, хотел притянуть девушку к себе, но вдруг прижал косу к губам и отпустил. А потом повернулся к Вале и решительно спросил:

— Ты же мне не сестра, правда? Ты ведь тоже не чувствуешь себя только сестрой? Ну скажи, да? Не сестра?

Зарумянившаяся Валя смогла только кивнуть.

— А кто?

Валя молчала, не в силах произнести ничего, — голос не слушался её.