Читать книгу "Любовь - Карл Уве Кнаусгорд"

Поскольку ничего опасного не стряслось, а схватки еще не начались, нас отослали обратно домой. Если ничего не изменится, роды будут вызывать через два дня с помощью капельницы. Теперь у нас хотя бы появился крайний срок. Линда была слишком возбуждена и дома не заснула, зато я отрубился сразу. На следующий день мы посмотрели пару фильмов, долго гуляли в Хюмлегордене и фотографировались: раскрасневшиеся, щека к щеке на фоне белого снега вокруг, фотоаппарат на вытянутой руке держал я. Дома мы разогрели один из бесчисленных лоточков, которыми мама Линды забила холодильник на первое время, поели, и, готовя нам на кухне кофе, я вдруг услышал из гостиной стон. Ринулся туда: Линда согнулась, схватившись обеими руками за живот. «Охх», — простонала она. Но потом подняла ко мне улыбающееся лицо.

И медленно выпрямилась.

— Началось, — сказала она. — Можешь засечь время, чтобы посмотреть, с какой частотой идут схватки.

— Больно? — спросил я.

— Немножко, — ответила она. — Но терпимо.

Я принес блокнот и ручку. Времени было пять часов с минутами. Следующая схватка началась ровно через двадцать три минуты. Но потом прошло полчаса до следующей. Так продолжалось весь вечер: частота схваток менялась, но болезненность их, как оказалось, нарастала. Когда мы около одиннадцати легли в кровать, Линда вскрикивала на некоторых схватках. Я лежал в кровати рядом с ней и мечтал помочь, но не знал как. Акушерка дала Линде с собой миостимулятор для облегчения боли; он выглядел как несколько пластин, которые надо было прикладывать к телу в самых болезненных точках; пластины были присоединены к аппарату, которым регулировалась сила тока, и мы некоторое время занимались этим — я пытался разобраться в ворохе проводов и кнопок, но только ударил Линду током, и она от боли и гнева крикнула в сердцах: «Выключи эту дрянь!» Нет, нет, сказал я, давай последний раз, я, кажется, разобрался наконец, сейчас все будет нормально — смотри. «Какого черта! Меня бьет током, ты что, не понимаешь? Прекрати!» Я убрал аппарат и стал вместо этого массировать Линду, смазав предварительно руки маслом, специально купленным для этого случая, но все было не так, неправильно: то я массировал выше, чем нужно, то ниже, то слишком слабо, то слишком сильно. Одна из опций, которая с самого начала привлекла ее в родильном отделении, была большая ванна, в ней можно сидеть, пока роды не войдут в решающую стадию, потому что горячая вода тоже уменьшает боль, но теперь, поскольку у Линды уже отошли воды, ей это не светило, и дома залезть в ванну тоже было нельзя. Поэтому она села в душе и поливала себя почти кипятком, но подвывала и стонала в голос, когда накатывала волна боли. Я стоял тут же, серый от изнеможения, в режущем свете, смотрел на нее, сидящую в душе, и не имел ни единого шанса проникнуть в то, что переживает она, уж не говоря о том, чтобы помочь ей. Задремали мы, только когда небо посерело перед рассветом, а спустя два часа решили ехать в роддом, хотя до определенного нам срока оставалось еще шесть часов, а врачи ясно сказали, что приезжать раньше этого времени можно, только если схватки пойдут с частотой три-четыре минуты. У Линды шли через пятнадцать минут, но боли были такие сильные, что напоминать ей об этом условии точно не стоило. Снова такси, на этот раз в сером утреннем свете, снова поездка по шоссе в Данденрюд. При осмотре раскрытие оказалось три сантиметра, я понял, что это совсем не много, и удивился, я думал, что после всех Линдиных мучений все должно было скоро завершиться. Но нет, дело обстояло ровно наоборот, и вообще-то нас должны были опять отослать домой, но, поскольку у них, к счастью, образовалась свободная палата, а мы уже дошли от усталости до ручки, что бросалось в глаза, нам разрешили остаться. Поспите, сказали они нам, и закрыли за собой дверь.

— Наконец нас сюда взяли, — сказал я. — Ты голодная, нет?

Она помотала головой.

— Но я хочу в душ. Пойдешь со мной?

Я кивнул.

Когда мы стояли, обнявшись, в душе, началась схватка, Линда согнулась вперед и вцепилась в поручень на стене, и звук, который я впервые услышал вчера, снова вырвался из нее. Я гладил ее по спине, что походило скорее на издевку, чем на утешение. Она выпрямилась, я увидел в зеркале ее взгляд. Из наших лиц как будто ушло все — они опустошились, и я подумал: в этом деле каждый из нас одинок.

Мы вернулись в палату, Линда переоделась в то, что ей выдали, я лег на диван. И в следующую секунду провалился в сон.

Через несколько часов в палату пришла небольшая делегация, и роды запустили. Линда не хотела химического обезболивания, поэтому вместо него ей делали уколы стерильной воды, как они это называли: вода впрыскивается под кожу, отвлекающая боль. Линда стояла посреди комнаты, вцепившись в мою руку, когда две медсестры делали впрыскивание. Гадины, орала она во всю мощь легких, инстинктивно пытаясь вырвать руку, но медсестры держали ее привычной хваткой. Я смотрел, как она мучается, и у меня слезы стояли в глазах. И при этом я понимал: это еще не страшно, все самое ужасное впереди. И как все это будет, если у нее оказался такой низкий болевой порог? Она сидела на кровати в белой больничной рубашке, они втыкали иглу капельницы ей в руку, и теперь она была привязана к прозрачному пакету на железной стойке тоненьким пластмассовым шлангом. Из-за капельницы они решили отслеживать состояние малыша максимально тщательно и прикрепили ему на головку что-то типа электрода, от него протянули провод через всю кровать к аппарату сбоку, где в следующую же секунду замелькали цифры. Это мерили пульс плода. Мало того, на Линде застегнули ремень с закрепленными на нем датчиками, которые с помощью другого провода сообщались с другим монитором. На нем тоже мигали цифры, а над ними бежала электронная штриховая волна, она давала резкий скачок вверх во время схваток, а из монитора ползла наружу бумага, на которой та же кривая была напечатана. Линду как будто готовили к полету в космос. Когда зонд ввели в голову плода, Линда вскрикнула, и акушерка погладила ее по щеке, ну-ну. Почему они обращаются с ней как с ребенком, подумал я праздно, стоя безо всякого дела и пялясь на происходящее вокруг меня. Не в письме ли, которое она им отправила и которое сейчас наверняка лежало в сестринской комнате, причина такого отношения к ней: она написала, что очень нуждается в поддержке и ободрении, но вообще она человек сильный и радуется предстоящим родам.

Линда поймала мой взгляд поверх снующих над ней рук и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Темноволосая, строгая акушерка объяснила мне, как читать показания монитора, особенно надо следить за сердцем плода; если сердечный ритм начнет резко расти или падать, надо вызвать их, нажав на кнопку. Если он вдруг упадет до нуля, пусть я не пугаюсь, скорее всего, отошел контакт. Мы будем здесь одни? — хотелось мне спросить, но я не стал спрашивать ни об этом, ни о том, как долго все это будет продолжаться, вот это вот все. Вместо вопросов я кивнул. Она будет периодически приходить и смотреть, как у нас дела, сказала она, и все ушли. Почти сразу схватки участились. И, судя по поведению Линды, стали гораздо сильнее. Она кричала и иначе двигалась, как будто что-то искала. Она несколько раз нервно меняла позу, кричала, и я понял, что она ищет выход из боли. В этом было что-то звериное.