Читать книгу "Исход - Светлана Замлелова"

Итак, как говорит наш капитан, решено, что мы должны делать каяки, нарты, подготовить одежду, обувь, провизию и письма.

Не знаю, что думать. Не понимаю, что чувствую. Рада ли я или, напротив, опечалена? Хочу ли уйти или хочу остаться? Одно я знаю точно, и это удивляет: меня опять выгоняют. Но я как будто ждала этого и восприняла как должное, даже с некоторым удовлетворением.

Даже подготовка проходила в тяжёлых условиях. Но штурман сказал: тяжело в учении, легко в бою. Что такое переход по льду, я знаю по нашей экспедиции за плавником. Но это был короткий переход, прогулка. А сейчас нам предстоят недели, а то и месяцы пути по ропакам и торосам, через метели и майны. Поэтому я легко переношу сегодняшние тяготы и внушаю себе, что работа в трюме при -30° R облегчит нам переход, потому что, вспоминая об этой работе в походе, мы наверняка будем думать, что всё не так уж и плохо.

При свете медвежьих коптилок, из разобранных переборок, обшивки, обручей с бочек, ракс и даже столешницы делались остовы каяков, оплетались бечёвкой, а после обшивались парусиной. Руки у всех стыли, пальцы не гнулись, а кожа на руках трескалась. Игла едва ли не прилипала к пальцам на таком морозе и казалась раскалённой. Но все работали и не жаловались. И так изо дня в день. Сначала мы молча вживались в наше новое положение, но понемногу стали привыкать, и даже примерзающие к пальцам иглы перестали пугать нас. И скоро стали видны плоды трудов наших. Трюм начал заполняться каяками и нартами. Все мы повеселели, видя, как приближается день окончания каторжного труда. Вскоре каяки были выкрашены на кухне, а когда краска высохла, их спустили на воду недалеко от шхуны. Ни у кого не вызывало сомнений, что все без исключения каяки должны подвергнуться испытаниям. Вся команда занималась переброской их к воде – благо, полыньи образовались недалеко от “Княгини Ольги”. Штурман сам взялся испытать новые лодки, которые оказались вполне устойчивыми и, кажется, ни одна из них не дала течи. Капитан же, наблюдавший за испытаниями, в очередной раз высказался в том смысле, что возня с каяками – пустое дело, и гораздо разумнее взять с собой вельбот. Он почему-то уверен, что мыса Флора мы достигнем меньше, чем за месяц. Штурман, как только слышит про вельбот, приходит в ярость, из глаз его, того гляди, посыплются искры. И вот он красный, вытаращивший глаза, с трудом сдерживаясь, в который раз заводит песнь о том, что с вельботом мы не сдвинемся с места. Я уже заранее знаю всё, что они скажут друг другу. Капитан опять вспомнит про Делонга, а штурман скажет, что их было больше, весу у них было меньше, а сам Делонг не вышел живым из этого перехода, и шлюпка не спасла ему жизнь. Потом капитан выразит непонимание той тщательности, с которой мы готовимся к переходу. Ведь, по его убеждению, идти нам предстоит не так уж и долго. На что штурман возразит, что нас ждёт более, чем месячный переход. И они заспорят. Потом, наспорившись, капитан скажет, что напрасно они использовали столешницу и паруса. А штурман пробурчит, что если капитану так жалко столешницы, то напрасно он отпускал команду со шхуны, потому что сам штурман, уходя в одиночестве, вполне обошёлся бы обручами с бочек и шкурами. А уж если ему предстоит руководить переходом и брать под свою ответственность людей, он не имеет права быть плохо подготовленным.

– Ну что ж, – согласится капитан. И разговор затухнет. Но через день его искры вновь воспламенятся, и всё начнётся сначала, едва ли не слово в слово.

Со стороны может показаться, что это у них такая игра, цель которой – не выйти из себя. Пока счёт равный. Ни проигравших, ни выигравших нет.

Постепенно я поняла, что все мы должны быть благодарны штурману и его могучей энергии. Если бы он не затеял этот поход и не расшевелил бы всю команду, заставив работать и суетиться, половина из нас наверняка примёрзла бы к своим койкам. Нас несёт в неизвестность, делать становится нечего, даже охоты не стало – медведи давно не объявлялись поблизости. Полярная ночь без солнца и с медвежьими коптилками, от которых копоти больше чем света, усыпляет и нагоняет какую-то душевную тупость. А при условии вынужденного безделия можно сойти с ума и начать галлюцинировать. Что-то похожее начиналось и у меня, когда в заиндевевших углах моей каюты при скудном свете коптилки мне мерещились какие-то чудовища и наводили на меня непреодолимый ужас.

На наше счастье, у нас есть штурман Бреев – человек-мотор! Он не позволил впасть в спячку или сойти с ума, не позволил зиме и ночи расправиться с командой. Наверное, он жесток и жёсток, но следует признать, что рядом с таким человеком не страшно. Я восхищаюсь капитаном, но он другой человек. Увы, болезнь не прошла для него бесследно. Он ещё слаб и до сих пор не стал собой прежним. Мне не хотелось бы его оставлять, но и навязывать ему своё общество я боюсь. Во-первых, не хочу быть в тягость. А во-вторых, боюсь, что он неверно поймёт меня. А уж чего бы мне не хотелось, так это романов. Больше всего я благодарна команде за то, что на меня, во всяком случае явно, здесь не смотрели как на существо, жаждущее комплиментов, ухаживаний и приглашений на свидания.

Мы пережили вторую зиму за изготовлением каяков и нарт. И никто не заболел, несмотря на мороз в трюме, где мы вели наши работы. Даже те, кто остаётся, не сидели без дела. Сначала все дружно шили, портняжничали, сапожничали, а как только появилось солнце, бросились писать письма. Так что штурман был напуган и выразил опасения насчёт неподъёмности почты. Незадолго до выхода весь скарб был перепроверен и взвешен, сухари заново просушены и зашиты. В итоге мы везём: шесть разных ружей и патроны, провизию и приборы, письма, записи и одну большую палатку, одежду и семь каяков. Получилось, что общий вес нашего груза, не считая каяков и нарт, шестьдесят с лишним пудов. Всё это мы потащим на нескольких нартах, которые, к слову, тоже чего-то весят. К нартам приделали верёвки и лямки, которые надеваются через плечо. В каждые нарты “впрягутся” по два человека. Сначала меня штурман отклонил от участия в “упряжи”, но я запротестовала. Тогда штурман недовольно сказал:

– Чего вы добиваетесь, Ольга Александровна? Вам-то зачем это нужно? Вы что, по дороге думаете превратиться в мужчину?

Конечно, это было смешно, хотя и резко. Кто-то даже фыркнул, но смеяться никто не стал. Я, конечно же, покраснела, но всё-таки не смолчала и сказала примерно так:

– Я всего лишь не хочу чувствовать себя лишним ртом и захребетницей, Виталий Валерьянович. И мужчиной я нисколько не хочу быть. Однако мне не хотелось бы и другого: чтобы мне всё время объясняли, какой должна быть женщина. Согласитесь, что на сей счёт я лучше осведомлена. К тому же я ведь не ставлю перед собой цели понравиться кому бы то ни было.

– Как угодно, – пробормотал штурман и распорядился приделать к одним нартам третью верёвку и лямку. Правда, не удержался и добавил:

– На тот случай, когда у Ольги Александровны найдутся силы не чувствовать себя захребетницей.

Впрочем, я нисколько не обижаюсь на штурмана – он взвалил на себя страшную ношу. К тому же, как я поняла из его разговоров с капитаном, у нас даже не будет нормальной карты. Есть какой-то рисунок из книги Нансена. Координаты мыса Флора у нас тоже, кажется, приблизительные. Словом, мы опять идём туда, не знаю куда. Странно, что даже в нашей библиотеке, которую я прочитала вдоль и поперёк, рекомендуя попутно книги Зурову, не нашлось ни одного толкового труда о Земле Франца-Иосифа. Кроме книги Нансена, принадлежащей штурману, большому поклоннику этого норвежца, других сведений у нас нет. Конечно, это придаёт нашему путешествию интриги, хотя, если честно, все мы немного устали от разного рода интриг и с гораздо большей радостью встретили бы что-нибудь предсказуемое и закономерное.