Читать книгу "Блуд на крови - Валентин Лавров"

«Ниверситетской» девице пришлось вернуть в полицию золотые часы. Линдер ей объяснил: «Казенное брать стыдно!» — «Откуда я знала, — огрызнулась та. — Ведь вы были как натуральный купец!»

Начальник сыска Кошко получил благодарность императора, а Линдер — внеочередной чин.

Но все переменилось после марта 1917 года. Преступники были выпущены на свободу, Кошко отстранен от всех должностей, а Линдера за неведомые прегрешения посадили за решетку.

В 1918 году Кошко бежал от большевиков в Киев, к Скоропадскому. Гетмана вскоре сменил Симон Петлюра, а последнего — большевики.

Кошко, живший под чужой фамилией, однажды шел по Крещатику и столкнулся со старыми знакомцами — Квятковским и Горошеком.

Они узнали его:

— Не бойтесь, не выдадим! Мы сами ненавидим большевиков! Вот они — бандиты натуральные…

И, сочувственно посмотрев на его потрепанную одежду, предложили:

— Господин Кошко, давайте мы дадим вам денег?

Линдер все же выбрался из тюрьмы. Он бежал в Варшаву, где занялся коммерцией. Бежал от ленинско-троцкистского людоедства и Кошко. В 1926 году он писал: «Тяжелая старость мне выпала на долю. Оторванный от родины, растеряв многих близких, утратив средства, я после долгих мытарств и странствий очутился в Париже, где и принялся тянуть серенькую, бесцельную и никому теперь не нужную жизнь.

…Я говорю себе, что жизнь прожита не даром. Если сверстники мои работали на славном поприще созидания России, то большевистский шторм, уничтоживший мою родину, уничтожил с ней и те результаты, что были достигнуты ими долгим, упорным и самоотверженным трудом. Погибла Россия…»

Умер Кошко в Париже в декабре 1928 года. Ему исполнилось шестьдесят один год.

Легендарные были личности!

Охотник на людей

Эта история началась в феврале 1921 года и закончилась в мае 1923 года. В свое время она наделала много шума. О ней много писали газетчики. В Центральном музее Министерства внутренних дел, что на Селезневской улице в Москве, ей посвящен целый стенд. Среди других экспонатов орудие преступления — увесистый сапожный молоток на круглой, потемневшей от крови и грязи ручке. Еще попадаются порой старики, которые помнят громкий процесс над «охотником за людьми» — именно так окрестили «главного потрошителя XX века».

Хмурое утро

Бывший взводный командир Красной гвардии пятидесятичетырехлетний Комаров проснулся со страшной головной болью. Эти боли последнее время жестоко преследовали его и отравляли жизнь. Нынче Комаров трудился извозчиком в солидной организации — Центральном управлении по эвакуации населения (Центроэвак). Это было одно из подразделений Наркомата внутренних дел, где наркомом был сам товарищ Дзержинский Ф.Э.

Соратник Железного Феликса по ломовой части глядел в грязный потолок и мучительно пытался вспомнить: где и как провел вчерашний вечер?

Постепенно в его памяти всплывали мутные, неясные картины, прошедшие события. Утром он спер у своего товарища по Центроэваку новую ременную сбрую. Пока тот не хватился пропажи, Комаров бросил на сани пять мешков торфа и отвез их по разнарядке в правление Автопромторга, что в доме номер 15 по Каретному ряду.

На возвратном пути, нещадно хлеща лошадь, за буханку ржаного подбросил попутную старуху к Брест-Литовскому вокзалу.

Затем вкатил в конный ряд Смоленского рынка.

Прибыл он вовремя. Какой-то невзрачный мужичок в залатанном зипуне купил у известного барышника-цыгана Гришки мерина. Мерин был древний, со съеденными зубами, с выбитым правым глазом. Цыган чем-то напоил мерина или еще чего сделал, но тот выглядел неестественно бодро, переступал копытами и разок даже вдруг весело взбрыкнул. Получив деньги, цыган тут же куда-то смылся.

Мужик, видать, был бестолковый, ибо такого дохлого коняку можно лишь на бойню тащить, а для работы он никак не годится. Но мужик погнался за дешевизной. Теперь он прилаживал к покупке старую веревочную упряжь.

Комаров весело подмигнул мужику и ощерился:

— Рваная сбруя все равно что мужик без… Возьми мою — смотри, прямо царская! Отдам задарма!

Тут же хлопнули по рукам. Комаров предложил:

— Чтоб твой вороной хорошо работал, обмыть покупку следует. Кабак как смерть — никак его не миновать!

Мужик кивнул. У него от покупок еще оставались хорошие деньги. Часть их он решил пропить. Пошли в кабак, крепко выпили. Потом вместе отправились в Центроэвак. Комаров сказался больным.

— Иди лечись, — сказала начальница Роза Радек, сестренка замечательного большевика Карла Радека. — Но в понедельник обязательно приходи — у нас закрытое партийное собрание. Твое участие, товарищ Комаров, обязательно. Учитывая героическое прошлое и нынешний передовой труд, будем выдвигать тебя, товарищ, в парткомитет.

Поставив лошадь в стойло, Комаров с новым знакомым отправился в табачный магазин. Здесь он поменял буханку хлеба на махорку и ловко спер у какого-то господина с портфелем новые кожаные перчатки.

Потом они пошли в пивную, где долго гуляли.

Преданный идеям

Мужик понравился Комарову своей молчаливостью, а также податливостью нрава. Комаров вопреки привычке стал много говорить о себе:

— Родился я в доме матери моей Фриды Ловжанской, а по паспорту у меня фамилия Петров-Комаров. Это когда деникинцы в плен взяли, я назвался Петровым. Потому как за себя опасался. Я ведь мно-ого ихнего брата на тот свет отправил. Как, бывало, белые сдаются, мы их для начала допросим, а то и без допросу революционные меры осуществляем. Завсегда меня командир назначал исполнителем. «Ты, — говорит, — преданный идеям интернационализма. И к тому же партейный. Возьми кого в помощь и пусти в расход классовых врагов».

А на кой хрен мне помощь? Я и сам справлюсь, враги вить связанные, не убегут и сдачи не дадут. Раз — и квас![1] Пойду, стакан — хлобысть, а потом и пальну всех, да в карманы посмотрю, не осталось ли чего. Бывало, находил табак или деньги. Веришь, земляк, раз у офицера серебряные часы обнаружил. Наши дураки проглядели. А мне счастье привалило. Пропил я их, часы-то.

С той поры завсегда, как выпью или особенно с похмелья убить кого-нибудь страсть как хочется!

Думал, деникинцы меня тоже «разменяют». Ан нет, у них другая бухгалтерия — буржуазная. Командир ихний, такой молодой, усатый, все граммофон заводил, музыку слушал, говорит: «Пусть этот красный живет! Его, должно быть, силком в красногвардейцы взяли…» — «Так точно, господин поручик, я не идейный, я силком взятый!» — отвечаю ему. А сам думаю: «Хрен с два! Я сам в ноябре семнадцатого добровольцем пошел. Бить хотелось вас, богатеев и буржуев! Потому как ненавижу тех, кто гимназии кончал и лощеный ходит, кто на фортепьянах играет».