Читать книгу "Правда о допетровской Руси. «Золотой век» Русского государства - Андрей Буровский"

А если уж мы о торжестве родовых отношений… Глава рода Салтыковых скрыл от царя и Боярской думы мнение немецких врачей и оклеветал Марию Хлопову. Сугубо индивидуальный поступок, и совершенный по отношению к конкретному человеку. Но сослали сначала всех Хлоповых, а потом точно так же и всех Салтыковых. Даже современные историки говорят таким образом: «Салтыковы оклеветали Хлоповых»; «Филарет отстранил от власти Салтыковых». И получается, что люди эти важны не сами по себе, а как глава и как представитель неких родов…

СНОВА О ВЛАСТИ ОБЫЧАЯ

Никто не свободен от власти обычая, и в том числе несвободен и царь. Царь все-таки оказывался выделенным из остального населения, и все же выбирал сам себе невесту… Но и у царей на этом пути, как мы только что убедились, оказывалось множество препон.

А кроме того, сам процесс выбора царем жены был грандиозным ритуальным действием, в который втягивались полчища самого различного народа. Для начала выявлялись потенциальные царские невесты. По всему государству Московскому разъезжались уполномоченные — выяснять, у кого есть «пригожие» и здоровые дочери, по возрасту годящиеся в царицы. Поведение родителей? Оно очень различно. С одной стороны, соблазн велик — ведь родственникам царя обеспечена карьера, а если дочка, выйдя за царя, родит наследника, то уж его-то родственникам, царским, на судьбу обижаться никак не придется. Так уже при Петре I бледной поганкой взрастет некий Тихон Стрешнев — не за какие-то заслуги (их нет и в помине), не за личные качества (их тоже нет), а только за то, что он родственник «тех самых Стрешневых», из рода которых царь Михаил Федорович в 1626 году взял жену.

Но это одна сторона… А вторая состоит в том, что девиц-то соберут со всего государства очень много, а царицей-то станет только одна. А остальные куда? В монастырь. Ведь не может же быть выдана замуж девица, которая хотя бы теоретически могла бы стать царицей?! Даже думать о выдаче замуж за «простого» человека бывшей царской невесты было бы совершенно диким нарушением обычая, чудовищным неуважением к царствующему дому и чуть ли не государственной изменой.

Так что некоторые родители девиц выставляли и пытались сделать так, чтобы царские уполномоченные внесли в списки даже «негодящих» дочерей — хворых, некрасивых, глупых, ленивых. Лишь бы появился этот шанс — стать родственниками царя!

А другие, случалось, дочерей-то как раз прятали… «Сказывали» своих, вполне благополучных доченек больными и некрасивыми, лишь бы девушки избежали рискованной участи одной из сотен выбираемых. Да, из сотен! В 1647 году набралось в общей сложности 200 девиц без малого. Одной из них предстояло стать царицей, остальным — монашками.

И некоторые мамы и папы всеми силами старались увести дочерей от такой судьбы и тем самым совершали государственное преступление. Ведь они ни много ни мало препятствовали «царской радости» и ограничивали выбор царя…

Итак, 200 девиц собрано, кто-то уже сослан и казнен: кто за попытку внести в списки хромую и кривую дочь, кто за попытку не вносить в списки вполне «гожую». Все эти девицы свезены в Москву, осмотрены пожилыми дамами из ближайшего окружения царя. Все, так сказать, проверены на предмет способности составить счастье царя. В любом случае первый этап ритуала совершен, и царь должен сделать собственный выбор.

Тут, правда, есть две версии, и я не знаю, какая из них верна. По одной, царь так и выбирал прямо из 200 девиц. По другой, большая часть «невест» до самого царя не доходили. Окружение выбрало из 200 девиц всего 6, «отбраковав» всех остальных. Царь соответственно и выбирал из 6. По еще одной версии, выбирал царь, но «в два тура»: сначала выбрал шестерых, потом еще раз — и одну.

Какая версия верна, не знаю, но, во всяком случае, царь лично, сам выбирал… С платком, символом замужней женщины, и с кольцом в руках шел он перед шеренгой своих «невест» и выбирал…

Изменить ритуал он не мог; скажем, сказать что-то вроде: девочки, пошли пить чай! И выбирать себе жену уже в процессе чаепития, в ходе неторопливой беседы (в конце концов, даже от современных «мисс чего-то там» требуется хоть какой-то, но интеллект). Тем более царь не мог предложить «невестам» пойти с ним выпить пива или станцевать под оркестр. Царь не мог даже изменить набор предметов, с которыми он шел мимо шеренги перепуганных, напряженных девиц («вот сейчас… вот сейчас… в царицы или в монастырь…»). Сказано мудрыми предками, установлено обычаем, что царь должен идти не с чем-нибудь, а именно с кольцом и с платком?! Сказано! Значит, так он и будет идти.

То же самое касается и свадебного ритуала. Царь Московского царства обладал фантастически обширным диапазоном власти и просто невероятными правами по отношению к отдельному человеку, над его жизнью и смертью. Царь вовсе не «понарошку», а совершенно реально мог отрубить голову, велеть забить батогами или посадить на кол любого жителя Московии. Но он совершенно никак не мог нарушить даже самого маленького, самого завалящего обычая. Например, он никак не мог велеть, чтобы не исполнялись те песни, которые положено исполнять во время обряда, или чтобы молодых осыпали не снопами ржи, а допустим… ну, допустим, осыпали бы их пареной репой. Или моченой брусникой. Или свежими огурцами. Ведь обычай ясно говорил — рожью! И царь оставался бессильным отменить или изменить обряд хотя бы в самой маленькой малости.

НОРМАЛЬНЫЙ УРОВЕНЬ СРЕДНЕВЕКОВОГО ЗВЕРСТВА

Второй чертой общества XVII века, с которой вряд ли способен примириться наш современник, я бы назвал невероятную жестокость. Действительно, каждое общество может быть жестоко в каких-то случаях, но тот уровень насилия, который мы готовы признать «нормальным» или хотя бы «приемлемым», перейден в Московии XVII века многократно. Даже просто находиться в Москве… ну, скажем, в Москве вполне благополучного, 1650 года, нам было бы психологически трудно.

Я уже писал о государственной жестокости — следствии примитивности и общества, и государства. О том, что общество ничего не имеет против этой жестокости и даже считает ее полезной.

Общество само таково — в огромной степени оно стоит на подавлении воли человека, на навязывании ему силой того, что считает нужным для него и от него «обчество» и старшие лица в этом «обчестве» — от собственных родителей до выборных лиц в волостях и посадах.

В семье постоянные истязания жен и детей считаются не только общественной, но и религиозной обязанностью главы семьи. Если наш «путешественник во времени» женится в XVII веке — а для должной конспирации он не сможет долго ходить холостым, — ему придется иметь дело с женщиной, которая вовсе не в шутку, а совершенно серьезно исповедует принцип: «не бьет — не любит». Ему придется или взяться самому за плеть, или подвергнуться общественному осуждению, а то и вызвать подозрение — православный ли он: ведь отказавшись бить жену, человек начинает отличаться от окружающих, вести себя не так, как предписывает обычай. А кроме того, такому «чистоплюю» грозят серьезные проблемы в отношениях с самой женщиной: ведь она ждет, что привязанность к ней муж проявит так, как полагается.

Жена в московитской семье в самом буквальном смысле задавлена самыми крайними формами патриархата. Достаточно сказать — за убийство жены муж подвергается лишь церковному покаянию. Жена за убийство мужа закапывается в землю по шею. Так и стоит, живьем закопанная, пока не умрет, а труп потом вешают за ноги, и он будет висеть, пока совершенно не истлеет.