Читать книгу "После заката - Стивен Кинг"

Тем не менее скончался отец спустя четыре года, в восемьдесят шестом, и убил его вовсе не рак, а кусок бифштекса, которым он подавился.

Дон – или Док – Джентри и Бернадетта – так звали моих родителей – ближе к старости переселились в Форд-сити, городок неподалеку от Питсбурга. Когда мать умерла, отец задумался о переезде во Флориду, но решил, что это ему не по средствам и в результате остался в Пенсильвании. Потом у него нашли рак, и он какое-то время лежал в больнице, рассказывая всем подряд, что прозвище Док получил за годы ветеринарной практики. Когда окружающие это усвоили, отца отправили домой умирать, а его семья – Ральф, Труди, я и Рут – приехала в Форд-сити для поддержки.

Я по сей день помню его комнату: на стене картина, изображающая Христа в окружении детей, у кровати – коврик-дорожка, сотканная моей матерью. Коврик был нездорово-зеленого цвета, она делала и получше. Рядом с кроватью стоял штатив для капельниц – кто-то наклеил на него эмблему «Питсбургских пиратов». Изо дня в день я все сильнее боялся туда заходить и все дольше оставался внутри. Помню, когда мы детьми жили в Коннектикуте, отец, бывало, сидел на перилах крыльца: в одной руке банка пива, в другой – сигарета, рукав белоснежной футболки завернут и приоткрывает изгиб бицепса, а чуть повыше локтя – наколотую розу. Отец принадлежал к тому поколению, что спокойно ходит в синих невытертых джинсах и так же запросто называет их портками. Он зачесывал волосы в кок, как у Элвиса. Вид у него при этом был задиристый, как у перебравшего моряка, который, того и гляди, нарвется на драку. Ходил он по-кошачьи пружинисто, несмотря на высокий рост. Еще мне запомнилось, как они с матерью собрали вокруг себя всю танцплощадку в Дерби бешеным свингом под «Ракету 88» Айка Тернера и «Королей ритма». Ральфу тогда, кажется, было шестнадцать, а мне – одиннадцать, и мы смотрели на них, разинув рот. До меня тогда впервые дошло, что они делали так и по ночам, без одежды, напрочь забыв о нас.

И надо же было случиться, что в восемьдесят мой отец, ловкий танцор и задира, был выдворен из больницы и превратился в живые мощи, разве только с эмблемой «Пиратов» на штанах. Его глаза совсем пропали под кустистыми бровями. Он неудержимо потел, несмотря на два вентилятора, и вонял при этом, как старые обои в заброшенном доме. Изо рта у него стойко несло разложением.

Мы с Ральфом были тогда далеко не миллионеры, но все же скинулись деньгами и, присовокупив остатки отцовских сбережений, наняли ему приходящих сиделку и домработницу. Они неплохо справлялись, поддерживали старика в чистоте, но когда моя невестка сказала, что Док вот-вот сгинет (я до сих пор хочу думать, что слышал именно это), турнир запахов был почти закончен. Матерый чемпион Дерьмо выигрывал с большим отрывом у новичка Присыпки, и рефери уже готовился объявить поражение. Наш Док был не в состоянии дойти до туалета (который упорно называл нужником), надевал подгузники и впитывающие штаны, но еще не настолько ослаб умом, чтобы не замечать или не стыдиться этого. Временами у него по щеке скатывалась слеза, а из горла – того самого, которое когда-то распевало «Эй, красотка!» – вырывался непроизвольный стон удивления и отвращения к себе.

Боли стали постоянными. Сперва они гнездились посреди живота, потом разлились вширь, пока отец не стал жаловаться, что болят даже веки и кончики пальцев. Болеутоляющие уже не действовали, а сиделка отказывалась увеличить дозу, поскольку отец мог не выдержать. Я хотел это сделать за нее и сделал бы, если бы жена меня поддержала. Однако на Рут было глупо рассчитывать в подобных делах.

– Она заметит, – сказала жена, намекая на сиделку, – и тебе несдобровать.

– Он же мой отец!

– Ее этим не убедишь. – Рут всегда принадлежала к тем, кто видит стакан наполовину пустым. Дело не в воспитании – она такой родилась. – Если кто-то еще узнает, тебя посадят.

Так и вышло, что я не убил отца. Никто из нас не решился. Вместо этого мы просто тянули время. Читали вслух, не зная, понимает ли он что-нибудь. Меняли подгузники, отмечали прием лекарств по графику на стене. Стояла адская жара, и мы то и дело переставляли вентиляторы, чтобы создать подобие сквозняка. Смотрели бейсбол по маленькому телевизору со сбитой настройкой – трава на поле казалась лиловой, и говорили отцу, что «Пираты» отлично выступают в этом сезоне. Обсуждали друг с другом его как никогда острый профиль. Наблюдали отцовские муки и ждали конца. И вот однажды, когда Док спал и храпел во сне, я оторвал взгляд от «Антологии американской поэзии ХХ века» и увидел в дверях высокую, дородную негритянку, а с ней черную девочку в темных очках. Ее я запомнил до мелочей – будто все случилось только вчера. Она была лет семи, как мне показалось, но выглядела сущей крохой. Розовое платьице едва доставало до костлявых коленок, а на каждой тощей лодыжке над замызганными тапочками виднелось по пластырю с героями мультиков (помню, там был пират Сэм с рыжими усищами и пистолетами в обеих руках). Темные очки, судя по виду, достались девчушке в довесок на блошином рынке: непомерно большие, они постоянно съезжали на нос, открывая глаза – застывшие, будто сонные, подернутые сизо-белой поволокой. Ее волосы были собраны на лбу во французские косички, на руке болтался пластиковый розовый чемоданчик с треснувшим боком. Она стояла на ногах, но в остальном казалась немногим здоровее моего отца, даже лицо ее было не шоколадным, а грязно-серым.

Женщину рядом с ней я помню плохо – все мое внимание поглотил ребенок. Ей могло быть хоть сорок, хоть шестьдесят. В пямяти отложились только короткая стрижка-шар и общая невозмутимость, помимо этого же – ничего, я даже не запомнил цвет ее платья, если она вообще не была в брюках.

– Вы кто? – вырвалось у меня.

Вот так, по-дурацки, словно я не читал перед этим, а видел сны (правда, разница не столь велика).

В следующий миг у них за спиной возникла Труди и задала тот же вопрос. Ее тон был бодрее некуда. Рут, замыкавшая колонну, протянула лениво-назидательным тоном:

– Да скорее всего дверь распахнулась – засов еле держится. Вот они и зашли прямо с улицы.

Ральф, подойдя к Труди, оглянулся.

– Ну, теперь-то дверь закрыта. Должно быть, они заперли ее за собой.

Как будто это был довод в пользу вошедших.

– Сюда нельзя, – сказала Труди негритянке. – Мы заняты. У нас тут больной. Не знаю, что вам нужно, но я бы попросила вас уйти.

– Да и что за привычка – врываться к чужим людям? – добавил Ральф.

Они втроем столпились у дверей комнаты. Рут тронула женщину за плечо, не очень-то церемонясь.

– Если вы не уйдете сейчас же, мы вызовем полицию. Вы этого добиваетесь?

Негритянка не вняла предупреждению. Она подтолкнула девочку вперед и сказала:

– Четыре шага, прямо вперед. Там вроде шеста, смотри не споткнись. Считай вслух.

Девчушка стала считать шаги.

– Раз… два… три… четыре.

Она перешагнула подставку штатива для капельниц, даже не глядя под ноги – и вообще ни на что не глядя. Сквозь огромные, с барахолки, очки не очень-то посмотришь, да еще такими мутно-белыми глазами.