Читать книгу "Столетняя война - Эжен Перруа"

Большего ожидали от процесса Жанны. Если бы удалось доказать, что провидица была потаскухой, ведьмой и посланницей дьявола, смешным бы стал выглядеть и слишком легковерный дофин, который неосторожно доверился ей и раструбил о ее подвигах под Орлеаном, при Пате, в Реймсе. Его временные успехи объяснялись бы помощью одиозной пары — преступного бастарда и развратной чародейки. Делу Карла VII был бы нанесен удар, от которого, как очень надеялись англичане, он бы уже не оправился. Наконец, нужно было, чтобы приговор выглядел респектабельно, чтобы суд оставлял впечатление беспристрастного. А случаю было угодно, чтобы дела веры находились в ведении церковных судов, где совместно заседали местный епископ и инквизитор-доминиканец. И возглавлять судебное разбирательство поручили именно Кошону, хоть он и был изгнан из своей епархии вследствие продвижения арманьяков. Дело представлялось ему важным и достойным того, чтобы его торжественно обставить; он окружил себя массой заседателей, советников, адвокатов, следователей. Он выбрал их среди руанских каноников, аббатов крупных нормандских монастырей, виднейших богословов и докторов канонического права из Парижского университета. Все они были преданы Бедфорду и делу Ланкастеров. Но даже если весь процесс нам представляется набором низких поклепов и отвратительной чуши, не будем полагать, что все эти люди продали свою совесть или трусливо поддались давлению власть имущих. Большинство из них, воспитанное в проанглийских или пробургундских чувствах, искренне верило: силу для помощи их врагам Жанна могла получить только от дьявола. Бедфорду не было надобности оказывать нажим на судей — они сами пошли ему навстречу; их раболепие и слепота объясняются всем их прошлым, особенно у Кошона, который в награду сразу после слушания дела получит перевод в епископство Лизье. По отношению к обвиняемой все эти люди испытывали только отвращение и ненависть. В ней их раздражало и шокировало все, вплоть до благородной простоты ее жизни, веселого остроумия ответов, достоинства, с каким она держалась.

У нас, современных людей, вызывает негодование жестокость этой судебной процедуры. Но это была обычная жестокость инквизиции, которая никого не трогала, когда от нее ежедневно страдало множество бедолаг, тут и там попадавших на костер из-за злобности общества, глупого тщеславия их обвинителей, недоверчивого фанатизма судей. Абсолютная секретность следствия и свидетельских показаний, о которых обвиняемый не знает; отсутствие какого бы то ни было адвоката для его защиты; все новые и новые допросы, проводимые заседателями, без устали сменяющими друг друга; пытки, угрозы или лживые обещания в расчете добиться новых сведений или вынудить подписать признание. В наше время обращение к подобной практике было бы расценено как возврат в варварство; едва политическая полиция начнет втайне ее применять, общественное мнение всегда быстро ее осудит. А в те времена ни судьи, ни общественность не знали подобной щепетильности. Они не понимали, что такими методами можно кого угодно заставить признаться в чем угодно. В своей гордыне ученых, искушенных в самой пустой болтовне, одержимые идеей, что под маской невинности везде прячется ересь, они были способны послать в огонь любого искренне верующего, не проявив ни малейшей снисходительности. В процессе не было нарушений ни по форме, ни по существу, но, начавшись, он мог закончиться лишь обвинением. Применяемые средства и приводимые доводы значили мало.

При дворе Валуа у Жанны были почитатели и приверженцы. Они ничего не сделали, чтобы ее спасти, и за это бездействие их сурово упрекали. Конечно, они не могли помыслить ни о том, чтобы прибегнуть к силе, ни о том, чтобы договориться о выкупе. Но чтобы остановить процесс в Руа-не или отсрочить исполнение приговора, законных средств вполне хватало. Реньо Шартрский мог затребовать к себе как в высшую инстанцию дело, неправомерно начатое его викарным епископом[123] Кошоном в соседней церковной провинции; по закону можно было апеллировать к папе или к собору, и Кошон, почитавший формальности, не мог бы отказать. Ничего этого сделано не было. Карл бросил Деву на произвол судьбы, хоть она и была ему полезна, рассчитывая заменить кем-нибудь из провидцев, которых было полно при его дворе. Открывшись 21 февраля 1431 г., процесс начался с четырехнедельных предварительных допросов, проводившихся либо в присутствии множества заседателей, либо в узком кругу, либо прямо в тюрьме. Из благородных ответов обвиняемой, то патетичных, то твердых, то веселых, то осторожных, то даже хитрых, легко было вывести любые еретические суждения; судьи и заседатели поднаторели в этой изощренной игре. Процесс как таковой открылся 27 марта и пошел по всем правилам; в последний момент не решились прибегнуть к пытке как к средству добиться более полных и убедительных признаний. Двенадцать высказываний было отправлено в Парижский университет, и его факультет декреталий и богословский факультет единодушно признали, что в этих заявлениях ощущается ересь. Но передавать в руки светской власти церковные суды могли только закоренелых еретиков. Поэтому, чтобы спасти ее от смертной казни, судьи добились от нее отречения от заблуждений. Напуганная мыслью о костре, ослабев от долгого заключения, 23 мая Жанна проявила мимолетную слабость. Толком не понимая, что делает, то плача, то смеясь, она подписала то, чего от нее требовали. Соглашалась на это она ради пожизненного заключения — не в качестве наказания, а в качестве покаяния.

Окружение Бедфорда было недовольно и грубо уведомило об этом судей. Этот инцидент, впрочем, не имел последствий. Жанна вскоре пришла в себя; она — первый скандал — вновь надела свою мужскую одежду; она поняла, что отречение было слабостью, и заявила об этом. На новом допросе 28 мая она была объявлена еретичкой, достойной смертной казни. 30 мая на площади Старого рынка английские власти, которым ее передали, публично сожгли ее.

II. ФРАНКО-БУРГУНДСКОЕ ПРИМИРЕНИЕ

Пока руанская пленница медленно восходила на свою Голгофу, Франция продолжала жить, очень страдая от все новых превратностей войны. На нормандских границах, в Иль-де-Франсе, в Шампани, в Ниверне все еще шли бои. Ни с той, ни с другой стороны в них не участвовали крупные соединения. Бедфорд получал подкрепления из Англии в ничтожных размерах. Филипп Добрый, желая сохранить свободу действий на будущее, не считал нужным вести войну в полную силу. В этой ситуации Карл VII мог бы незамедлительно развить успехи 1429-1430 гг.: несомненно, хватило бы нескольких походов, чтобы враг был сметен. Его упрекали, что он не сделал подобной попытки. Ссылки на его уже застарелую апатичность и на козни советников не объясняют всего. Надо еще раз вспомнить о полнейшем истощении подчиненных ему провинций; королевство Валуа находилось на пределе не только дыхания, но и сил. Задача набрать армию в несколько тысяч человек и суметь содержать ее казалась неподъемной и пугала короля. Он не рассчитывал на большее, чем сохранить завоевания, что приобрел в ходе похода на помазание.

И в общем вождям роялистов это удалось. Труа в Шампани держался прочно; власть над Ланьи позволяла сторонникам дофина контролировать нижнюю Марну, а власть над Компьенем — среднюю Уазу; по обеим рекам шли пути снабжения столицы. Из этих надежных крепостей выводили свои отряды Барбазан, Ла Гир, Амбруаз де Лоре, Дюнуа и кастилец Родриго де Вильяндрандо, рыская по сельской местности, устраивая рейды до самых стен Парижа. Это было суровым испытанием для гражданского населения, невинных жертв налетов и грабежей алчных банд, от чьих бесчинств блекнут воспоминания о «компаниях» предыдущего века. Этих воинов, которые, грабя уже стократ обобранную страну, отбирали у несчастных последнюю рубашку, не оставляя им даже кожи, народ уже с мрачным юмором окрестил «живодерами» (ecorcheurs, букв, «съемщики шкуры»). Впрочем, разбой царил повсюду, от Севера и до Юга, даже вдали от полей сражений. Авантюристы и капитаны, удобно устроившиеся в своих логовах, содержащие массу клириков в качестве гонцов и массу шпионов для подготовки походов, разоряли деревни на равнине, вымогали дань с городов и аббатств.