Читать книгу "Горчаков. Время и служение - Виктор Лопатников"

Посол Пьемонта в Петербурге Франческо Олдоини так рассказывает об этом в своих мемуарах: «Однажды вечером, придя домой уставшим после официального приема, я приводил себя в порядок перед ужином. Вдруг я услышал голос князя Горчакова у себя в салоне, который громко говорил: «Мне нужно тотчас же поговорить с маркизом». И, не представившись и не дождавшись ответа, он вошел в мою комнату. Мы принесли друг другу взаимные извинения: он за то, что так внезапно ворвался, я за то, что не мог принять его достойным образом. И без лишних слов, с крайней вспыльчивостью, которая его характеризовала, князь Горчаков сказал мне: «Я только что получил телеграмму, сообщающую очень неприятные известия. Гарибальди нарушил линию ваших судов между Сицилией и Неаполем и высадился в точке пролива, совершив военное вторжение против неаполитанцев и революционизировав страну. Гарибальди преодолел линию ваших судов, не встретив никакого сопротивления, что свидетельствует о сообщничестве со стороны ваших командиров, которые позволили ему действовать на суше, и это противоречит вашим обещаниям. Вы обещали быть серьезным правительством и нереволюционным, и только на этом условии мы согласились признать вас». За этим последовала целая череда упреков и обид. Я не потерял хладнокровия и, несмотря на столь неожиданную провокацию, вспомнил великолепные советы, которые мне дал мой друг Буден во время моего первого визита в Россию, что в трудные моменты надо разговаривать с князем Горчаковым всегда на следующий день и никогда немедленно после события. Я ответил: «Я не в курсе той новости, которую вы мне сообщили. Я сомневаюсь, что информация точная и полная. Кроме того, сейчас не лучший момент спорить и упрекать, тем более что через четверть часа император ждет нас на ужин. Завтра я буду иметь честь предстать перед вашим высочеством и принять любую информацию, которую преданно передам своему правительству. Позвольте мне, однако, уверить вас, что мы серьезное правительство и, если мы давали международные обещания, мы их сдержим».

По возвращении в гостиницу у себя на столе я нашел официальную телеграмму. Я поспешно расшифровал ее сам и понял, что наше положение, до сих пор бывшее деликатным, стало сильным и заслуживающим уважения. Произошла битва при Аспрамонте между войсками Гарибальди и войсками правительства под командованием генерала Половичини. Гарибальди был ранен и взят в плен. Я тотчас же составил срочную личную записку князю Горчакову, описывающую важную новость. Моя записка заканчивалась следующими словами: «Сегодня утром в Петергофе я вас заверил, мой князь, что мы серьезное правительство, и вот тому оглушительное доказательство. Завтра, как только вы меня известите о своем возвращении в Петербург, я буду иметь честь предстать перед вами в императорской канцелярии».

Я остался очень доволен моей встречей с князем Горчаковым, который накануне вечером получил мою личную записку с известием о битве при Аспрамонте.

Он поздравил меня и мое правительство лично от своего лица и от лица императора с этим проявлением власти, которая доказывала, насколько мы были верны нашему слову. Князь намекнул на нашу беседу в Петергофе и с самой большой искренностью сказал мне, что я должен был понять ту вспыльчивость, в которой он находился под впечатлением от полученного известия»[156].

Уверив все европейские дворы, что действия Гарибальди не подтверждались никакой санкцией правительства, и тем самым стабилизировав обстановку, Кавур в то же время заявил, что дело, начатое революцией, должно быть завершено законной властью.

14 марта 1861 года Виктор Эммануил был провозглашен королем Италии. О том, каким был этот человек и как складывались его взаимоотношения с Кавуром, свидетельствует современник: «Обстоятельства и особенно гений премьер-министра возвысили его до положения, которое он занимает в данный момент в Италии и в Европе. Если когда-либо его имя попадет в историю, его единственная заслуга, его странное величие будет состоять в том, что он «позволил Италии сделать себя». Было бы несправедливо, однако, представлять его ничтожным монархом. Он обладает той великой проницательностью, которая присуща итальянской расе, он не лишен природного ума… он ленив и малообразован; заниматься общественными делами, председательствовать в совете, принимать решения для него слишком мучительно. Так что граф Кавур очень часто, когда возможно, его щадит, освобождая от такого рода занятий. Король чувствует превосходство своего премьер-министра, он ему этого никогда не простит: он его терпит, ненавидя в глубине души. Как все посредственные люди, он завистлив и подозрителен»[157].

Своей неутомимой деятельностью Кавур, по сути дела, на блюдечке преподнес итальянский престол монарху, хотя вряд ли у нас есть основания приписывать премьер-министру альтруистические чувства. Он был честолюбивым прагматиком, не лишенным некоторых черт макиавеллизма. Однако вся его жизнь была беспрерывным служением своей стране.

Личное счастье Кавур отождествлял с достижением государственных целей. Он никогда не был женат: скупые строчки его прижизненных биографий свидетельствуют об этом. Сделав все, что мог, «объединитель Италии сверху» умер в тот момент, когда начался процесс международного признания единого итальянского государства.

После смерти Кавура резкая критика, которой он подвергался в течение всей политической жизни, вдруг приумолкла. К соблюдению принятых в таких случаях приличий примешивалось возникшее в политических кругах замешательство, поскольку стал очевидным тот факт, что именно политическое искусство Кавура позволяло поддерживать баланс между различными влиятельными силами и создавать реальные условия для достижения главной цели его народа — национального объединения. Он выполнил эту историческую задачу в условиях, когда личные и государственные амбиции, революционный романтизм, традиционный консерватизм и многие другие «взрывоопасные» компоненты препятствовали прогрессу и порождали общеевропейскую нестабильность. «Может быть, даже и кончина его есть счастливейшее событие в его жизни, — писал о Кавуре известный русский публицист М. П. Погодин, — может быть, он умер в лучшую минуту, за коей следовал упадок сил и ослабление способностей, истощение; может быть, его задача кончилась, и дело требует других рук, новых сил и иных приемов»[158]. Вряд ли Погодин прав: на тот момент Италия более чем когда бы то ни было нуждалась в Кавуре. Несмотря на то что к моменту смерти Кавура Итальянское королевство стало реальностью, многие проблемы были еще не решены. На повестке дня стояли правовое оформление нового государства, создание его экономики, формирование управленческого аппарата, обеспечение общественного спокойствия, налаживание международных связей… Для решения этих задач требовались люди масштаба покойного премьер-министра.

Его смерть лишила страну сильнейшей опоры. Оттого и проистекала растерянность, охватившая не только сторонников Кавура, но и многих его политических противников.