Читать книгу "Иосиф Грозный: историко-художественное исследование - Николай Никонов"

И когда она, как прежде, ловко поворачиваясь, налила воду и подошла, он принял стакан. Но не стал пить. Держал в дрожащей руке и только смотрел, не снимая с нее яростного взгляда.

Она почувствовала, что колени у нее вот-вот сами подогнутся.

— Из твоих рук только пил! — произнес он. — Пил! А тэпэрь ты и пей! Сука! Бляд! Сволоч! Пэй! — И с этими словами бросил ей стакан в лицо и, вскочив, стал бить сухими рыжими кулаками.

А Валечка, упав на колени, лишь закрывала лицо и молчала.

— Пошла вон! Сука! Твар! — прорычал он как будто прежним мужским голосом.

И рухнул на диван.

Все, предположительно и утвердительно писавшие о Сталине, отказывали ему в обычных человеческих чувствах, и, если бы написать, что Сталин рыдал и трясся, кусал руки, наверное, автору бы не поверили, так много и определенно сказано в тех книгах об отсутствии у него простой человеческой души.

* * *

В 1952 году у Сталина случился второй и уже более тяжелый удар. На время отнялась половина тела, но он сохранил речь, а вскоре смог вставать и ходить. Сталин по-прежнему лечился сам, не обращался к врачам, тем более что уже зрело «дело врачей-отравителей», явно сфабрикованное, ибо при желании и знании в медицине кого угодно можно обвинить в чем угодно и любое лекарство представить тяжелым ядом. Шла вовсю борьба с «начетчиками» и «талмудистами», борьба с «безродным космополитизмом», может быть, в чем-то и справедливая, но в условиях того времени и в России вообще доведенная до глумления, абсурда и произвола. Болезненная уже подозрительность Сталина подгоняла массовый психоз в стране.

А медсестра, оказавшаяся в магаданском лагере и как-то странно опекаемая лагерной администрацией, продолжала плакать и писать письма. Так прошло почти четыре месяца, когда неожиданно поздней и темной магаданской осенью, а точнее говоря, уже зимой, заключенную Завьялову — так именовалась она по документам — вызвали прямо к начальству и, очень вежливо сообщив, что с нее сняты все обвинения, добавили, что она может уже сегодня быть отправлена домой в Москву с военного аэродрома.

Ночью с аэродрома, построенного, конечно, тысячами заключенных, на громадном туполевском бомбардировщике, с которого, надо заметить, были скопированы знаменитые «летающие крепости» американцев, сестра Завьялова в сопровождении предупредительных военных улетела сначала в Куйбышев, а затем в Москву.

Точно ли так было, не знаю, но известно, что красивая и вечно рыдающая медсестра, писавшая Сталину, исчезла из Магадана.

Валечка Истрина снова появилась в обслуге вождя в Кунцево. Но Сталин по-прежнему словно не замечал ее, лишь кивал, когда доводилось встретиться. И — молчал.

Генерал Власик был арестован 16 декабря 52-го года, судим за растраты и «аморалку» и отправлен сначала в Новосибирск, а потом в небольшой уральский городок Асбест, где и отбывал ссылку. Замечу, что после исхода Сталина Власику разрешили вернуться в Москву, где мстительный Никита Хрущев дал старику комнату в коммуналке, в которой и закончил свои дни грозный генерал, охранник Сталина. А в городок Асбест, словно на смену стальному Власику, прибыл в ссылку другой верный сталинец, бывший железнодорожный нарком и также железный, стальной ли солдат партии, Лазарь Моисеевич Каганович…

Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой.

А. Пушкин

Моли Бога, чтоб он уберег тебя от плохих женщин, а от хороших сбереги себя сам.

Еврейская пословица

Глава двадцать вторая

И ЕЩЕ ОДНА СТРАНИЦА

Все хотят дожить до старости, а когда доживут, ее же и винят.

Цицерон

Старению подвержено все. Старятся реки, мелеют моря, старятся, понижаясь, горы, и морщинятся, рассыпаясь, скалы, и падают леса. И любой, живущий на Земле, подвержен Закону Возраста. И любой живущий не верит в этот закон. И в то, что возраст впрямую связан со словом «старость». Ах, как ненавистна эта старость, как жадно хочется остаться, быть вечно молодым, красивым, здоровым, крепким, не поддающимся вопреки всему! Старятся другие, но разве могу я?

И Сталин, несмотря на все боли-недомогания, долго сопротивлялся старости. Главное лекарство — Валечка тогда постоянно была с ним. Но эликсир молодости не существовал и для нее, и она старилась вместе с ним, и ей уже не по силам было то, что еще несколько лет назад, как живой водой, омолаживало Сталина. Говорят, что только очень молоденькие девушки могут на время быть способными на такое. Их руки и тела несут оживляющие излучения, их груди выделяют неведомые феромоны, их дыхание целебно. Соломон Мудрый спал в куче молодых наложниц и приказывал им дышать на себя, императоры древнего Китая пили мочу девственниц… Но никто не обрел бессмертия.

Все это Сталин знал, когда кряхтя поднимался с дивана, со стонами начинал обуваться. Все болело: спина, ноги, голова. Спал он по-прежнему на широких кожаных диванах и зимой, когда особенно долило удушье, выбирал место поближе к верандам — в зависимости от того, с какой стороны дул ветер и в комнаты проникала лесная свежесть.

После изгнания Валечки — по-иному не скажешь — постоянной спальни у него не было. Постель теперь он стелил себе сам. Матрена лишь прибирала в комнатах, подавала белье, чистила башмаки. Теперь Сталин не ходил в сапогах, носил только военную форму и вообще изменил свою привычную жизнь во многом после второго удара, от которого он довольно быстро оправился, но уже не поехал на юг и до минимума сократил свое пребывание в Кремле. Утром до завтрака он уходил гулять в парк, кормил синиц и белок, для чего везде были развешаны кормушки, в теплые дни, надев тулуп, подшитые валенки, шапку-ушанку, сидел в оснеженных беседках, читал, писал, иногда туда же ему приносили обед и чай в термосе. Из повседневных привычек сохранил только поздний завтрак, да еще от прежнего осталась баня, но уже не парился до третьего пара, мылся один, и сказки о том, что приходила мыть его молоденькая медсестра, пусть останутся на совести сказочников. Сталин в пятьдесят втором на женщин вообще не обращал никакого внимания, лишь велел провести в баню провод оповещения — мало ли что могло случиться, а предусмотрительность — второй ум.

Что же касается «врачей-отравителей», разоблаченных Лидией Тимашук, то Сталин даже санкционировал арест академика Виноградова, своего личного врача, и требовал немедленных дознаний. Это был уже вполне очевидный приступ болезненного психоза, да и как можно говорить о здоровой психике человека, почти пятьдесят лет проведшего в условиях нервных перегрузок: ссылки, побеги, войны, непрерывная борьба за власть и ее сохранение и непрестанный, каждодневный страх перед покушением, отравлением, пулей в спину…

Донимали вождя и сугубо домашние, семейные дела. Взбалмошный генерал (автор и сейчас удивлен, как Сталин, великий вождь и полководец, мог спокойно реагировать на явно бессовестное продвижение сына по военной лестнице, как мог терпеть, хотя бы во имя своей чести, столь разнузданное поведение своего отпрыска) Василий Сталин стал уже притчей во языцех у всего командного состава армии и воздушных сил. Сталин, бывало, одергивал наглого сына-барчонка, но никаких серьезных мер не принимал.