Читать книгу "Реликвии тамплиеров - Пип Воэн-Хьюз"

В то утро Анна молча стояла рядом со мной — может, несколько часов. Солнце уже полностью взошло, когда она протянула руку и осторожно коснулась моего лица своим прохладным пальчиком — сначала под одним глазом, потом под другим, и удивленно сказала:

— Глаза у тебя сухие.

— Там уже ничего не осталось, — хрипло ответил я. — Ничего. Я ведь любил его, сама знаешь.

— Знаю, — кивнула она. И мы опять замолчали. Потом она спросила: — Значит, и мне можно его оплакать?

Я обнял ее, и она дала волю слезам. От них мое лицо тоже стало мокрым, и я подумал, как это странно, что кто-то другой оплакивает Билла вместо меня.

— Он хорошо умер, спокойно, — сказал я через некоторое время, когда мы уже сидели на палубе, прислонившись спинами к лееру ограждения. Какие все-таки ничтожные слова, ничего не значащие… — Он был в ясном уме и ушел с любовью… с любовью в сердце, — закончил я, и это было истинной правдой.

— Он страдал? Ему было больно? — Ее голос дрогнул. Я скривился и взял ее руку.

— Если бы я сказал «нет», ты бы поверила?

Она изучающе смотрела мне в лицо покрасневшими от слез глазами. Потом качнула головой, едва заметно, и прошептала:

— Нет…

— Да, ему было очень больно, но к самому концу — меньше. Он был храбрый и сильный, так что смерти пришлось подождать. Мы о многом успели поговорить… — Тут я сделал паузу. Понял, что вовсе не хочу рассказывать Анне, что поклялся Биллу никогда ее от себя не отпускать. Может, мне показалось, что она придет в ужас, почувствовав себя связанной обещанием, данным уже мертвому. Но, сказать по правде, эта клятва стала последним звеном, соединяющим меня с моим другом. Тайна, о которой не знает никто, кроме него, стала своего рода невидимой нитью, связующей мир живых с тем местом, где теперь обитает Билл. Она начиналась глубоко у меня в душе и была столь туго натянута, что любое колебание, посланное по этой тонкой, хрупкой и одинокой нити через пустые миры, непрестанно овеваемые ледяными ветрами потерь и утрат, тут же ощущалось здесь, свидетельствуя о присутствии на другом ее конце кого-то, крепко там ее державшего. Я почувствовал это именно тогда и ощутил облегчение и успокоение. Я и сейчас это чувствую.

— Ты все еще не заплакал? — укорила Анна.

— Биллу бы это не понравилось, — проворчал я. — Не одобрил бы он, начни я реветь. А вот ты… Кроме того, я уже выплакал по нему целое море слез, когда был уверен, что он погиб.

— Ох! Господи, Пэтч, ты совсем отупел от горя!

Я покачал головой и сжал ее руки.

— Мне тогда не следовало горевать: вместо этого надо было разъяриться! Ну ладно, еще успею. И никаких слез не будет, любовь моя, до тех пор, пока… — Голос мой дрогнул, я прижал ее пальцы к губам и молчал, пока не совладал с собой. — Сэр Хьюг де Кервези… — Я скривился, произнося это имя, словно в рот попала хина. — Он заплатит собственной жизнью, клянусь. Это и будет месса, которую я отслужу по своему брату. И когда он перестанет дышать, вот тогда я заплачу.

— Пэтч, я…

— Нет, любовь моя. Я весь горю, как бочка со смолой! И этот огонь должен пылать, и ты мне в этом поможешь. — Я бы еще добавил, если бы нашел подходящие слова, что это слишком неуправляемый огонь и я не в силах его контролировать, хотя и понимаю — когда он прожжет меня насквозь и выйдет наружу, я тотчас узнаю его и по углям увижу, куда мне идти дальше.

Вскоре, слишком скоро, Адрику настало время нас покинуть. Прощаясь, нам по крайней мере не было нужды скрывать свои чувства. Старик, кажется, никогда особо не интересовался тем, что ощущают другие и как они живут, пока ничто не прерывало его ученых изысканий, так что я несколько удивился, как вдруг осветилось изнутри его мертвенно-бледное лицо, когда он впервые встретился с Анной. Он вдруг стал изысканно вежлив и куртуазен, правда, Анна потом сообщила мне, что его интересовали лишь манускрипты, хранящиеся в библиотеке ее дяди-императора.

Со мной он вел себя настороженно, пока я не усадил его на носу и не убедил, что вовсе не виню в смерти Билла, в моем вынужденном бегстве из Англии и во всех других прискорбных событиях, связавшихся в сеть, где мы оба запутались. После этого мы с ним общались как прежде, хотя оба помнили, что теперь все переменилось. Я уже не его ученик, а запятнанный кровью преступник, и он больше не библиотекарь аббатства, неутомимо разыскивающий всякие эзотерические чудеса, но интриган и проныра, рыскающий по миру, который его как будто нимало не пугает. Я, правда, никогда не считал Адрика смелым, просто знал, что ему наплевать на собственную безопасность, как это обычно бывает у эксцентричных людей. Но после событий в Пизе, а также памятуя о нашем давнем приключении в Венноре, я понял — не просто бесстрашен, но еще и абсолютно хладнокровен. Мы провели вместе два веселых дня, пока шли на юг, к Остии. Он намеревался вернуться в Рим и не скрывал своего нетерпения.

— У меня еще куча недоделанных дел в библиотеке Ватикана, — мечтательно заявил он, а я знал, что это более чем сдержанное определение его намерений. Даже если бы у Адрика было девять жизней кошки, более того, если бы он обладал даром жить вечно, его дела в библиотеках никогда бы не закончились.

— Что ты выкапываешь на сей раз? — спросил я.

— Хм-м-м! — Он одарил меня недоступным пониманию взглядом. — Небольшое исследование тут, некоторые не до конца изученные проблемы там… Я все тебе расскажу, когда снова встретимся.

— Думаешь, у нас есть такой шанс, Адрик?

— Шанс? Мой милый мальчик, полагаю, мы теперь служим под командованием одного и того же капитана. И у нас есть все шансы весьма скоро от души порадоваться при виде друг друга. Нет-нет, ты отправляйся на Коскино, а я — в Рим, но мы встретимся еще до наступления зимы… Может, в Венеции? Я, конечно, хотел бы отправиться с вами…

Мое настроение улучшилось, поскольку я опасался, что это наша последняя встреча. И хотя мне было очень жаль с ним расставаться и я с тоской смотрел, как он совершенно по-паучьи спускается в рыбачью барку, которая доставит его по Тибру в Рим, меня немного утешала мысль, что он будет счастливейшим человеком на свете, когда зароется в глубины библиотечных сокровищ.

— Ладно, скоро увидимся, — сказал я ему, помогая перелезть через борт, а он лишь кивнул в ответ, думая уже о болтающемся веревочном трапе и ожидающих его книгах. Я чувствовал, что, вероятно, так и будет, а когда он с трудом выпрямился на раскачивающемся рыбачьем суденышке, к явному неудовольствию рыбаков, и помахал рукой вслед «Кормарану», я уже твердо знал: раз Адрик обещал встретиться снова — значит, мы встретимся.

В последующие дни нам с Анной почти не удавалось остаться наедине, так что пришлось ограничиваться случайной лаской на ходу и поцелуем на бегу, между которыми тянулись долгие промежутки времени, когда за бортом уходили назад синие воды, миля за милей. Хотя мы знали, что рано пли поздно ей придется высадиться в Венеции, и это немного омрачало наши отношения, нам все же, как мне кажется, удалось отвлечься, поскольку нас очень скоро ожидало нечто совсем другое — и гораздо менее приятное, — о чем все теперь только и думали. Но однажды ночью Анна разбудила меня от глубокого сна и потащила за собой, лавируя между спящими, в свое убежище в трюме. И мы провели там, во мраке, целый час в мучительных наслаждениях, болезненно чувствительные к каждому соприкосновению пальцев, к каждому касанию горячих тел, сохраняя полное молчание, как мертвые. Это была пытка, но пытка изысканная. Каким-то чудом нас никто не заметил, а после мы сидели на палубе и смотрели на звезды. Голова Анны лежала у меня на плече, и она чертила ногтем круги по моей ладони. Я слышал, как она вздыхает, а потом она повернулась и тихо сказала на ухо: