Читать книгу "Дочь ведьмы - Пола Брекстон"

– Арчи, подумай, как бы это могло быть. Как чудесно. Как волшебно. Мы вдвоем…

– Я знаю, но все равно не могу.

Теперь я отстранилась. Надежда и радость тут же сменились болью и гневом.

– Ты хочешь сказать, что можешь, но не хочешь, – сказала я. – Почему нет? Я думала, я верила, что ты меня любишь. Что ничего не хочешь, кроме как быть со мной.

– Так и есть, правда.

– Тогда что нас может остановить? По какой причине не хочешь, чтобы мы были вместе?

– Я жажду, чтобы мы были вместе, любовь моя. И мы будем. Но я не такой, как ты. И никогда не буду. Сколько меня ни учи, какие заклинания ни накладывай, это не изменится. Да, у меня есть дар, есть способность проникать за завесу, отделяющую наш мир от грядущего. Я благодарен за него. Я им дорожу. Но это не волшебство, Бесс. Я обычный человек с необычным даром. Я не ведун. Я не могу измениться до неузнаваемости, чтобы стать таким, каким ты хочешь меня видеть. Я такой, какой есть. Ты такая, какая есть. И я тебя за это люблю.

– Но это в твоих силах, Арчи, я знаю. У тебя хватит восприимчивости, у тебя есть связь с другим миром – твоя мать, и врожденная способность слышать мысли. Помимо этого, требуется только, чтобы я прибегла к своему мастерству, а ты этого пожелал. Вместе мы сможем справиться.

– Любовь моя, я ни секунды не сомневаюсь в чудесной силе твоего волшебства. Я знаю, то, что ты предлагаешь, осуществимо. Нет, прошу тебя, постарайся понять. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Я принимаю, что между нами пропасть. Я знаю, ты любишь меня. Но меня, Бесс, – простого смертного меня. И я хочу, чтобы ты меня так и любила. Таким, какой я есть. Не как… твое творение. Не изменившегося так, что я сам не смогу себя узнать. Если я чему и научился на этой злосчастной грязной войне, то это тому, что нужно быть верным себе. Настоящему, грубому, несовершенному себе. Я не могу вступить за тобой в круг мастерства, Бесс. Я хочу, чтобы мы разделили друг с другом жизнь такими, какие мы сейчас. Я готов к последствиям. Я целиком отдам себя тебе, сколько бы времени у нас ни было. И будет ли то надолго или на коротко, на душе у меня будет спокойно, потому что мне будет позволено любить тебя.

– Как ты можешь думать о любви и знать, что она закончится смертью? – Теперь я дала волю гневу, не в силах смирить бурю чувств. – Ты что, будешь счастлив состариться, когда я останусь молодой? Ослабеть и умереть у меня на глазах, когда я не смогу тебе помочь, спасти тебя? Ты обречешь любимую на мучительное одиночество, в котором я вынуждена была прожить всю свою жизнь, когда есть иной путь?

– Нет, Бесс, не для меня.

– Тогда то, что ты ко мне чувствуешь, – это не любовь! Не может этого быть!

Я ринулась из дома и бежала, пока не добралась до ясеня на другой стороне пашни. Там я рухнула на землю и позволила себе заплакать. Казалось, когда я решила, что нашла, как прекратить пытку одиночеством, лишенное любви блуждание, каким была моя жизнь, мои надежды перечеркнули. Я была слишком расстроена, чтобы ясно увидеть здравое зерно в том, что думал Арчи, и понять мудрость его слов. Лишь позже я поняла, что он был прав.

Я услышала за спиной тихие шаги. Арчи стоял рядом, но не пытался ко мне прикоснуться.

– Бесс…

Я не тронулась с места. Он медленно опустился рядом со мной на колени.

– Бесс, – повторил он с такой нежностью, с такой тоской, что я больше не могла сердиться.

Я обернулась и зарылась в его теплые объятия.

– Значит, на то время, что нам отпущено, сколько бы его ни было, – прошептала я.

– Да, любовь моя, сколько бы ни было.

8

Вернувшись в ПППР, я обнаружила, что могу работать с большим желанием и энергией, чем раньше. Я неохотно приняла условия, на которых Арчи хотел строить наши отношения и совместное будущее. Конечно, я понимала, что он прав; мы те, кто мы есть. Немного остыв, я осознала, что люблю его таким, какой он есть, и не хочу его менять, не хочу переделывать основательно. Мы переживем эту войну, уедем в Гленкаррик, и у нас будет общее будущее; вот и все, что имело значение. А пока нужно работать. Я с облегчением узнала, что капитана Тремейна выписали и отправили домой. Арчи выслушал все, что я рассказала ему о Гидеоне, и предупредил, что чувствует некое присутствие среди своих людей. Рядом был кто-то, отличавшийся от всех. Кто-то темный. Я заверила его, что всегда настороже. И все же, как бы подозрительно я ни относилась к Тремейну, я не думала, что он – Гидеон. Возможно, он был всего лишь обычным человеком, чье поведение меня задело, и все. Но мне было непросто отмахнуться от того, что, когда мы с ним впервые встретились, играли «Зеленые рукава».

Во вторник утром Стрэп, Китти и меня отрядили осмотреть койки в палатке ухода. Многих раненых отправили домой, так что пациентов было меньше десяти, и старшая сестра Рэдклифф увидела в этом возможность перевернуть матрасы, отскрести тумбочки и вообще заняться вещами, которыми в другое время можно было пренебречь.

– Вот, это поднимет тебе настроение, – театральным шепотом сказала Стрэп, протягивая мне сложенный листок бумаги. – Его дал водитель санитарной машины. Попросил передать тебе.

Я взяла записку, развернула ее, и мое сердце забилось сильнее при мысли об Арчи. Стрэп деликатно отошла в сторону, пока я читала короткое сообщение.

Бесс, любимая, жду тебя сегодня вечером

у старой школы. В шесть.

Навеки твой, АК.

Я удивилась. Совсем не в духе Арчи было что-то устраивать, извещая так поздно. Он как никто понимал, как трудно улучить пару минут или часов и выбраться из ПППР, чтобы повидаться с ним и чтобы об этом не узнали. Но, с другой стороны, иногда ему давали увольнительную в последний момент. Я взглянула на часы. Была уже половина шестого. Я сунула записку в карман и посмотрела на Стрэп.

– По мне, – заявила она, вытряхивая из пачки сигарету, – если человек тяжело работал, то заслужил немножко отдыха.

Она откинулась на постель, прямо в башмаках, зажав сигарету между зубами, и закрыла глаза.

– По мне, это очень даже правильно, – закончила она.

Старая школа под мелким дождем, плевавшим на ее серые стены, выглядела мрачно. Ворота во двор были не заперты. Я открыла их и прошла по пустой площадке, покинутой так давно, что не осталось ни рисунков, нарисованных мелом, ни даже следов краски, только призрачное эхо детских голосов. Дойдя до главной двери в здание, я замешкалась. Она точно должна была быть закрыта. Я оглянулась, но никого не увидела. Унылая погода и постоянные воздушные налеты прогнали людей из домов, если только их ничто не вынуждало остаться. Я дернула большую медную ручку и вздрогнула, когда замок со щелчком поддался. Толкнув дверь, я вошла внутрь. В вестибюле гуляли сквозняки, он был освещен только серым светом, падавшим сквозь дверной проем за спиной. Я подошла к первой двери внутри, которая стояла чуть приоткрытая. Она громко заскрипела, когда я толкнула ее. Я оказалась в помещении, где, должно быть, шли основные занятия. Оно было достаточно большим, чтобы рассадить несколько десятков детей, его наполнял пыльный свет, просачивавшийся сквозь высокие окна. У одного края внушительной настенной доски стояла кафедра. Все столы и стулья вынесли, их, безусловно, реквизировали для военных нужд – или сожгли как дрова отчаявшиеся жители деревни. В дальнем углу комнаты стояло пианино, а справа от него большой шкаф с распахнутыми дверцами, за которыми виднелись пустые полки. Каблуки ботинок с оскорбительной громкостью стучали по гладкому деревянному полу. Я медленно подошла к доске и провела пальцами по шероховатой поверхности. Что случилось со всеми детьми? Я задумалась. Где они теперь?